Плоткин Давид Владимирович
Балетмейстер, режиссёр.
Родился 31 августа 1935 года в Москве.
Окончил Московское хореографическое училище (1954) по классу А. Мессерера, где уже пробовал ставить номера. В течение года (1955) танцовщик в Государственном ансамбле народного танца, воинскую повинность (1956) отбывал в Ансамбле Северного флота. В 1957-1959 годах работал в Ансамбле ПВО.
С 1960 года работал в Хореографической мастерской Москонцерта, где вместе с партнерами - Е. Уколовой и В. Хватковым исполнял номера собственной постановки: «Топ-Топ» на музыку Исаака Дунаевского, 1960, «Цыганский», музыка народная, 1961, «Воскресная прогулка», музыка А. Броневицкого, 1963.
В 1965-1969 годах учился в ГИТИС на балетмейстерском фак-те (курс профессора Ростислава Захарова).
С 1963 года - балетмейстер, а с 1967 по 1971 годы - главный балетмейстер Московского мюзик-холла (танцевальные сцены - «Русская зима», муз. И. Космачева, 1964, «Мой любимый цвет- красный», музыкальная композиция по произведениям Ф. Шопена и революционных песен, 1968. Для акробатов братьев Б. и В. Ворониных придумал оригинальный номер - «Гномики» (на мелодии фильмов Уолта Диснея, 1965).
Ушёл из жизни 10 сентября 2003 года.
Продолжая работать с артистами Хореографической мастерской Москонцерта, создал много номеров, в том числе: «Привет, Бони-М!» для В. Загороднюка (1978), «Каскадеры» для В. Барановского, В. Носана (муз. А. Пахмутовой, 1984), «Гармонь» для О. Крайневой, В. Гусева (муз. Е. Кузнецова, 1983), «Русский дуэт» для Н. Новичковой, В. Носова (муз. народная, 1983).
В Московском Театре эстрады Плоткин поставил для женской танцевальной группы: «Дороги» (муз. А. Новикова) и «Регулировщицы» (муз. М. Блантера, оба 1975), «Красный сарафан» (муз. народная, 1976), «Девчата» (муз. Пахмутовой, 1976).
В течение ряда лет Плоткин связан с Московским театром оперетты. Давид Плоткин - режиссёр и хореограф в одном лице, каковое сочетание - настоящая находка для такого жанра, как оперетта.
В качестве хореографа принимал участие в постановках: «Золотые ключи» (муз. А. Зацепина, 1973),
«Весна в Москве» (муз. Н. Богословского, 1979) и др.; режиссёр-хореограф - «Свадьба Кречинского» (муз. А. Колкера, 1975) и др. К постановкам Плоткина, включавшим танцевальные эпизоды, относятся также: спектакль для В. Толкуновой - «Русские женщины» (муз. И. Катаева, 1988); конная пантомима для цирка на Воробьевых горах - «Гусарская история» (муз. Т. Хренникова, 1988), многочисленные праздничные представления: «Елка» в Кремлевском Дворце съездов и в Лужниках (с 1971 по 1994) и др. Как хореограф-постановщик Давид Плоткин работал во многих странах мира. Богатая балетмейстерская и режиссёрская фантазия, чувство юмора, разносторонняя подготовка, большая работоспособность сделали Плоткина одним из активно действующих на эстраде балетмейстеров. Из последних работ - постановки для ансамбля "Юный Москвич", удовольствие от которых получают не только зрители, но и сами юные исполнители.
Жизнь его не слишком баловала, подчас нанося незаслуженные обиды; помимо всего прочего, Давида Плоткина почему-то не утвердили на звание заслуженного деятеля искусств, хотя он этого, бесспорно, заслуживал. О том свидетельствует множество отличных номеров, поставленных им в ту пору, когда на нашей эстраде выступали ярко индивидуальные танцоры. Плоткин умел выявить их индивидуальности и наиболее выгодно преподнести публике.
Его называют главным звездным сводником Москвы. Он познакомил тогда еще никому не известную Аллу Пугачеву с ее первым мужем Миколасом Орбакасом, дал путевку на эстраду Владимиру Кузьмину, а также многим другим молодым артистам, например Андрею Данилко… Но кроме этого, он еще известен как основатель знаменитого ансамбля «Лейся, песня»…
Ансамбль «Лейся, песня» появился из музыкантов Кемеровской филармонии под названием «Витязи». Потом в коллектив пришел Александр Рузов – известный в те годы конферансье. Мы с ним познакомились во Владимире в 60-х годах. Я там организовал «ёлки» с ребятами из циркового училища. Их пианисткой и солисткой была малоизвестная тогда певица Аллочка Пугачева. Поэтому Саша Рузов уже знал мои профессиональные качества, меня за глаза называли «королем эстрады». Потом пришел еще один мой хороший друг – Валера Селезнев. Мы с ним познакомились, когда я еще работал директором в ансамбле «Самоцветы». И эти двое – Саша и Валера – стали меня склонять к сожительству в «Лейся, песня».
– Кто придумал название коллективу?
– Валера Селезнев. Тогда на эстраде уже были «Веселые ребята», «Самоцветы», «Поющие гитары». Конкуренция была огромная, и надо было завоевывать зрителей…
– Михаил Владимирович, вас называют главным сводником Москвы… Правда, что вы Аллу Пугачеву с Миколасом Орбакасом познакомили?
– Они увидели друг друга во время первых гастролей их цирковой труппы. Кстати, с ребятами из этой труппы мы встречаемся до сих пор. Недавно вот тоже посидели хорошей компанией. Миколас тоже пришел. Аллы, конечно, не было… Я до сих пор бережно храню фотографии, сделанные в те далекие годы – на снимке я, Алла, Миколас стоим около дома колхозника. Недавно мы с Пугачевой столкнулись на кладбище, хоронили нашего общего друга.
– Брак Пугачевой и Евгения Болдина тоже ваших рук дело?
– Я их специально не знакомил. Они встретились на дне рождения. Вообще, вы знаете, в окружении Аллы иногда встречались непорядочные мужчины. Я говорю не про Женю Болдина, а про ее директора Олега Непомнящего. Я взбесился, когда прочитал, что это он якобы устраивал гастроли «Лейся, песня». На самом деле я брал его вместе с собой в поездки, он был просто моим помощником. Болдина я встретил случайно. Он жил тогда в Марьиной Роще, разъезжал на красивой машине. Я пригласил его к себе работать. Помню, на одни гастроли мы поехали таким составом: Женька, я, ансамбль «Лейся, песня» и Лева Лещенко.
– Одно время солистом в «Лейся, песня» был Николай Расторгуев. Вы были им довольны?
– Я вам сейчас расскажу показательную историю про Колю. У меня намечался юбилейный концерт. Мне надо было найти его телефон. Раньше я мог запросто ему домой позвонить, теперь нет. Оно и понятно, он же звезда. Я ему даже сообщение оставил, а он не перезвонил. Это неприлично. А я помню, как он бежал за мной пьяный по вокзалу. Мы приехали на переговоры, но, по-моему, все сорвалось. Я увидел, что Коля бухой, развернулся и ушел. Я уже тогда был Плоткин, а он был никем. Но зато сейчас он, образно говоря, главный певец Путина.
– Говорят, вы очень помогли на первых порах Андрею Данилко – Верке Сердючке…
– Да, я был первым, кто пригласил Данилко на «Славянский базар». Кто-то дал ему мой телефон, мы пообщались немного, он мне понравился как артист. Сразу было видно – способный парень. У меня даже видео сохранилось, где он мне говорит, мол, спасибо, что вы когда-то во мне, провинциальном артисте, увидели талант, привезли на «Славянский базар». Кстати, «Славянский базар» он сначала называл «позором». Ну, это Андрей так шутил. Этот конкурс тогда был отличным стартом для молодых артистов. До сих пор мы с ним сохранили теплые дружеские отношения. Я его всегда поздравляю с днем рождения.
– Сегодня все беспокоятся о здоровье Бориса Моисеева. А ведь известно, что он был вашим близким другом. Как вы думаете, Борис выкарабкается?
– У меня мама после инсульта жила еще восемь лет. Это страшная беда. Я желаю ему, чтобы он поправился. Я звонил ему как-то, но больше четырех минут по телефону Боря говорить пока не может.
– Певец Владимир Кузьмин тоже стал известен благодаря вам…
– Я взял его к себе гитаристом. Пришел ко мне скромный кучерявый мальчик. Выпили мы красного винца, и я спросил, будет ли он работать со мной. Он согласился. У меня он делал первые профессиональные шаги. Кстати, многие думают, что Кузьмина с Пугачевой свел я. Так вот, это не моих рук дело. Володя был хорошим, способным парнем, но потом изменился. Я разрешал ему брать с собой на гастроли брата. Кто еще мог это позволить?! А он обо всем этом забыл… Недавно рассказывал по радио, как колесил по гастролям, а потом как-то случайно с Пугачевой познакомился. Я подумал тогда: «Как тебе не стыдно!»
25.12.2013 12:04
Во второй половине 60-х годов в отечественном лексиконе еще отсутствовали такие слова, как «продюсер», «импресарио», «менеджер». Тем не менее, люди этих профессий в нашей стране уже начали появляться. Михаил Плоткин был одним из первых отечественных продюсеров… Мы стали расспрашивать его о работе продюсером в те далекие советские годы, и он с увлечением начал свой рассказ.
Михаил Владимирович, скажите, как вы в те далекие времена назывались официально?
Я был бригадиром.
Серьезно! А в моей трудовой книжке было написано «рабочий по перемещению музыкальных инструментов». Зарплата у меня тогда была 62 рубля 50 копеек в месяц. Плюс один рубль с копейками суточные во время гастролей. И всё! Никаких премиальных у меня тогда не было. Позже я стал заведующим художественно-постановочной частью и тогда уже получал 110 рублей в месяц, сорок процентов премиальных плюс суточные 2 рубля 60 копеек. Когда мне повысили зарплату, я с волнением подсчитывал, сколько заработаю на суточных, когда поеду на гастроли. По тем временам такие суточные были для меня настоящим кладом!.. В то время действительно еще не было ни продюсеров, ни импресарио, ни менеджеров. Но всё идет вперед. Не хочу говорить о коллегах плохо, но когда я вижу некоторые афиши, на которых написано «импресарио» или «продюсер», то становится грустно. Ведь продюсер – это тот, кто по-настоящему вкладывает свои деньги и силы в своих артистов, раскручивая их. Но у нас далеко не все такие. В первую очередь к настоящим продюсерам я отношу Бари Каримовича Алибасова. В 80-х годах он со своей рок-группой «Интеграл» собирал аншлаги, ее очень любила публика. Позже он создал не менее популярную группу «На-На»…
А с чего вообще началась ваша карьера в шоу-бизнесе?
Мой папа был музыкантом. Он играл в разных ансамблях ударником. И вот когда он работал в театре «Ромэн», я, жидовский ребенок, однажды вышел на сцену с цыганскими ребятами и выиграл конкурс. В результате попал в цыганский театр с детской ролью в спектакле «Мариана Пинеда» по пьесе Федерико Гарсии Лорки. Представляете? Я уже тогда играл в одном спектакле с Николаем Алексеевичем Сличенко и его женой Тамиллой Агамировой! Но потом мой папа умер, и я пошел по еврейской стопе – в торговлю. В шестнадцать лет моя мама устроила меня в магазин продавцом. Да-да, я торговал обувью. Самое интересное, что во мне уже тогда начали проявляться администраторские способности. Я обнаружил, что в магазине на Красной Пресне такая же обувь стоила на три рубля дешевле. И я там покупал, а у себя продавал. Поймите, я рос в бедной семье. Папа был музыкантом, он не был дельцом. Мама работала только в молодости, когда поднимала троих детей. Когда папа умер, я ушел из школы и стал работать… Из обувного магазина я перешел в магазин инструментов, что был на Кировской. Продавал всякие напильники, плашки, метчики. И вот однажды в «Вечерке» я прочитал объявление, что популярные артисты-куплетисты Александр Шуров и Николай Рыкунин объявили конкурс в свою студию при Театре Эстрады. И вот я, будучи продавцом, пошел туда. Вышел, станцевал, и Рыкунин мне говорит: «Цыган, идите сюда». Ему очень понравился мой цыганский танец. Так я и попал к этим артистам. Они взяли меня в свою студию, которая располагалась в ДК «Метростроя» на Курской. И можете себе представить? Хореографию там нам преподавал сам Борис Сичкин! Потом Шуров и Рыкунин что-то во мне увидели и предложили устроиться к ним работать. Я тут же бросил торговлю и с огромной радостью пошел к ним рабочим по перемещению музыкальных инструментов на зарплату 62 рубля 50 копеек. Я уже тогда почувствовал, что пришел в своё. Постепенно Шуров и Рыкунин начали выпускать меня на сцену. Я выходил на одну сцену с квартетом «Аккорд», ансамблем «Советская песня», Леонидом Гариным! Затем Шуров и Рыкунин поехали за границу, а рабочих туда не брали. И Москонцерт, в котором я тогда числился, отдал меня работать к знаменитому миму Борису Амарантову. Помните, он еще в фильме «Попутного ветра, «Синяя Птица» какого-то шпиона играл? Он был безумно популярен! Люди шли на большие сборные концерты лишь ради одного номера Бориса Амарантова «Ке-ля-ля»... А позже Москонцерт перевел меня к певцу Эмилю Горовцу. И тоже рабочим по перемещению музыкальных инструментов.
В конце 60-х в СССР появился новый уникальный музыкальный жанр – ВИА. Вы были одним из тех, кто стоял у его истоков.
Я работал с Эмилем Горовцом, и в один прекрасный день он мне говорит: «Мишенька, я собираюсь уезжать из страны, на меня начались гонения, подумай, пожалуйста, о своей дальнейшей работе». И меня пригласили в хореографический ансамбль Тамары Головановой «Сувенир», предложив очень хорошие условия работы – заведующим художественно-постановочной частью с окладом 110 рублей. Это тоже было всё в рамках Москонцерта. В «Сувенире» я развернул бурную деятельность. Ездил в Ленинград, доставал там пуанты, в театре Станиславского и Немировича-Данченко я нашел для танцоров обувь, с помощью журналистки Валентины Александровны Терской организовал о «Сувенире» шикарную статью в журнале «Эстрада и цирк», и т. д. То есть фактически я уже выполнял работу администратора. А в «Сувенире» в то время танцевала Танечка – на тот момент супруга руководителя «Веселых ребят» Павла Яковлевича Слободкина. Более того, у Слободкина еще работал звукорежиссером и Эдуард Назаров – бывший музыкант Эмиля Горовца. От них-то Павел Яковлевич узнал обо мне и пригласил к себе директором. В мои обязанности входили не только концерты «Веселых ребят», но и костюмы. В общем, я осуществлял общее техническое руководство. А всей музыкой, естественно, занимался Павел Яковлевич Слободкин. В авторы или соавторы песен, в отличие от некоторых моих коллег, я попасть не стремился… Вспоминаю, как когда-то мне для ансамбля «Надежда» приносил свои песни композитор Илья Словесник. И он тогда мне предлагал быть соавтором его песен. Я счастлив, что Господь был тогда со мной и уберег от этого соблазна. Я сказал Словеснику: «Я не хочу чужого, мне достаточно того, что я делаю». А представьте, если бы я тогда согласился. Прошло бы время, и сегодня Словесник бы про меня всем говорил: «Козёл он, этот Плоткин. Вписался ко мне в соавторы, а теперь получает мои авторские»… Итак Слободкин тогда пригласил меня к себе на работу. Позже он не раз мне говорил, что у меня он тогда очень многому научился. Всему, чему я в свою очередь научился у Эмиля Горовца: тому, как правильно организовывать концерты, тому, что артистам надо подавать дорогие машины и селить их в люксы. Еще Эмиль Горовец меня постоянно учил: «Ни у кого ничего не проси. Всегда делай так, чтобы просили у тебя».
Сколько вы проработали с «Веселыми ребятами»?
Где-то пару лет. Потом перешел работать в «Самоцветы».
Эти ансамбли шли разными путями. «Веселые ребята» не заигрывали перед властями, никогда не пели гражданских песен, играли в основном «фирмУ». «Самоцветы» же, наоборот, часто пели про комсомол, про БАМ, про «мой адрес Советский Союз», и т. д., благодаря чему они стали главным официальным ансамблем страны. Поэтому «Самоцветов», в отличие от «Веселых ребят», гораздо чаще крутили по радио и телевидению, они выпускали пластинки одну за другой. Скажите, именно это было решением перейти из «Веселых ребят» в Самоцветы»?
Скажу честно: не из-за творчества. Руководителя «Самоцветов» Юрия Маликова я знал еще до Павла Слободкина, когда он работал контрабасистом у Горовца. А может и еще раньше… Сейчас уже точно не помню, но вроде бы из-за какой-то ссоры со Слободкиным я решил от него уйти. И Юрий Федорович стал тогда приглашать меня к себе. Вообще, все эти переходы – это жизнь, без этого просто невозможно… В общем, благодаря дипломатичности Юрия Маликова к нему я перешел без каких-либо проблем. Хочу подчеркнуть, что «Самоцветы» тогда еще выступали в полупустом зале летнего театра ЦДСА, в то время как «Веселые ребята» собирали дикие аншлаги в Лужниках. Кстати, тогда вслед за мной из «Веселых ребят» в «Самоцветы» также перешел и солист Юрий Петерсон. А в то время все девочки от него просто с ума сходили! Он был саксофонист, солист - не так, чтобы красавец, но секси. Нет, он не наш, еврейчик, он – прибалт. И тогда из-за Петерсона очень много публики «Веселых ребят» перешло к «Самоцветам».
Помните ли вы вашу самую первую загранпоездку?
В свою самую первую загранпоездку я съездил с «Веселыми ребятами» в Чехословакию. Помню, когда мы туда приехали – а это был 1970 год, то есть всего пару лет спустя после знаменитых чехословацких событий 1968 года, - у нас на автобусе кто-то написал: «Убирайтесь вон, совеЦкие собаки!» И когда мы с «Веселыми ребятами» работали в Праге в зале «Люцерна», чехи из-за тогдашнего негативного настроя ко всему советскому сильно окрысились на Павла Слободкина за песню на военную тему – о памяти павших отцов и дедов. Чехи даже не давали ставить «Веселым ребятам» нормальный свет на сцене. Был целый скандал. И Павел Яковлевич сделал потрясающий ход. Он посадил за рояль солиста «Веселых ребят» Леонида Бергера и попросил его, чтобы тот проверил микрофоны. И когда Лёня запел, то у всех чехов отвисли челюсти. Помню, чехи сказали мне: «Пан менеджер, то не советский певец, то ви купили его для тур по Чехословакия». Они даже не могли себе представить, что так могут петь советские исполнители! И после этого у них уже больше не возникало никаких разговоров и претензий.
Скажите, а с советскими органами безопасности вам иметь дело приходилось?
Была у меня очень интересная история. В то время я работал с «Самоцветами». Это было не то в 1972, не то в 1973 году, уже и не помню. Вы знаете, когда человек рассказывает о себе всё точно, считайте, что половину он врёт… Так вот однажды прихожу в Москонцерт, а мне и говорят: «Миша, зайди в отдел кадров». Зашел, познакомился там с каким-то человеком. И он мне говорит: «Хотелось бы с вами встретиться». Приезжаю в какой-то жилой дом, что рядом с метро «Сокольники», нажимаю кнопку звонка. Дверь открывает женщина в фартучке. Захожу, а на меня с портрета, что висит на стене, смотрит товарищ Дзержинский! И тот человек, что меня туда пригласил, говорит: «Здрасьте. Я знаю, что вы собираетесь ехать в Чехословакию с «Самоцветами». Вы же там уже с «Веселыми ребятами» были, правильно?» Я говорю: «Был». Он мне: «У нас к вам большая просьба. Мы вам дадим телефон нашего человека. И обо всем, что вы увидите там недостойного по отношению к советским артистам, пожалуйста, телефонируйте ему». Я был сильно удивлен такому предложению… К счастью, дожив до нынешнего возраста, сегодня я всем людям могу нормально посмотреть в глаза. Меня потом еще не раз вызывали и предлагали стучать, но я твердо стоял на своем: «Я из Марьиной Рощи, маленький такой еврей. Я ничего не знаю. А если бы и знал, то тоже бы не сказал, но я ничего не знаю»… Я знавал в своей жизни некоторых людей, которые хвалились: «Меня тоже вызывали, но я их послал!» Так вот считайте, что такие абсолютно точно стучат. Потому что всё это вранье, никто никогда у них там не выпендривается. Ни раньше, ни сейчас, ни завтра. Когда ты приходишь в органы, ты попадаешь в их руки.
В середине 70-х годов появился вокально-инструментальный ансамбль «Лейся, песня», и на его пластинках ваше имя уже значилось в качестве руководителя – на пару с Валерием Селезневым. То есть до этого вы работали при других руководителях, а теперь сами стали руководителем ВИА. Как вы к этому пришли?
Валерий Селезнев в то время был соло-гитаристом «Самоцветов». Потом он из «Самоцветов» ушел, и его пригласили в ансамбль «Витязи» Кемеровской филармонии, который позже переименовали в «Лейся, песню». Вся музыка, аранжировки «Лейся, песни» были сделаны Валерием. Хорошо, что туда пришел еще и я, хотя, конечно, при плохой музыке я в одиночку тоже ничего не смог бы сделать. Ведь сначала – творчество, потом всё остальное… От Маликова я ушел сначала в музыкальный спектакль «Порги и Бесс». И доказал, что могу успешно работать и с таким тяжелым проектом. Ведь одно дело ВИА и совсем другое – «Порги и Бесс». Лишь потом на меня вышли «Лейся, песня», ведь меня тогда уже многие знали. И большое спасибо Светлане Анатольевне Масляковой, благодаря которой «Лейся, песню» сразу же показали на телевидении в передаче «Служу Советскому Союзу» с шестью песнями!
После выпуска «Лейся, песней» нескольких маленьких пластинок вскоре ваше имя исчезло из руководителей, остался один Валерий Селезнев. Что же тогда произошло?
К сожалению, Валерий Селезнев и с ним еще несколько очень талантливых ребят, среди которых был и солист Владислав Андрианов, не выдержали бремени славы. Они стали вести себя немножко звездно. К тому же еще и выпивать начали. Стали считать, что я уже больше им не нужен. Они начали вести себя по отношению ко мне не очень корректно, дескать «мы сами с усами». Хотя худсовет, который принимал первую пластинку «Лейся, песни», я не только сам организовал, но и сам привозил на нашу базу. Такого раньше никогда ни у кого не было. И песни к этой пластинке тоже подбирал я. Я как бы для прикрытия взял просоветскую песню Романа Майорова «Люблю тебя, земля» и лирическую песню с армейской тематикой Серафима Туликова «Последнее письмо». Тогда я рассуждал так: одна песня просоветская, другая – Туликова, против которого тоже никто не осмелится возражать. И к этим двум песням добавил третью – «Прощай» никому тогда еще не известного композитора Вячеслава Добрынина. Именно она своей новизной была на две головы выше, чем всё то, что вообще было на нашей эстраде. «Прощай» тогда сразу взбудоражила всю страну. А следующей пластинкой «Лейся, песни» был миньон с песнями Давида Тухманова, с которым я познакомился, еще когда работал у Эмиля Горовца. Помните, на той пластике была знаменитая «Песенка про сапожника»?
Потом вы, уйдя из «Лейся, песни», организовали ваш собственный ВИА «Надежда». И вот если взять вышеприведенную аналогию сравнения «Веселых ребят» с «Самоцветами», то получается, что «Лейся, песня», из которой вы ушли, тяготели к «фирменным» песням, а в репертуаре вашей «Надежды» появилось много песен с гражданской тематикой – о комсомоле, БАМе, и т. д. Почему вы тогда пошли по пути «Самоцветов», а не по пути «Веселых ребят»?
Потому что я понимал, что при существовавшей тогда у вокально-инструментальных ансамблей сильной конкуренции я иначе не выскочу. Кстати, название «Надежда» нам придумал Чермен Касаев – заведующий отделами эстрадной песни Всесоюзного радио и Центрального телевидения. При очередной встрече с поэтом Николаем Добронравовым, он вдруг воскликнул: «Мишка, есть название! «Надежда». Потом перезвонил мне вечером, и сказал, что с Пахмутовой и Добронравовым он обо всем договорился.
Когда у вас была «Надежда», созданная вами «Лейся, песня» продолжала существовать. Интересно ли вам было следить за их творчеством?
Нет. Я был обижен на Валеру Селезнева и Влада Андрианова, царство им небесное. Ведь после моего ухода из «Лейся, песни» с Селезневым начало происходить примерно то, что было с Борисом Николаевичем Ельциным. Рядом с Валерой стали крутиться всякие жулики, которым очень легко было управлять пьяницей. И все были довольны, что я им больше не мешал. Поэтому фактически «Лейся, песней» руководили все, кто хотел. Просто стригли на этом бабки – и всё.
Одним из самых ярких солистов «Надежды» был Игорь Иванов, который из «Лейся, песни» ушел к вам в «Надежду». Но потом он уходил из «Надежды» в «Поющие сердца», затем снова возвращался в «Надежду». Почему?
Игорь, как и многие другие музыканты, вкусил славы и ушел в «Поющие сердца». Съездил с ними за границу, что, наверное, его и подвигло тогда от меня уйти. «Поющие сердца» были более выездными, чем мы. А потом, когда, наверное, понял, что у меня условия были более человеческими, чем у них, он вернулся. После возвращения я пробил Игорю ставку уже не как артиста ВИА, а как вокалиста, что по тем временам было очень тяжело. Но самое главное, я благодаря своим связям выбил для него разрешение работать целым отделением.
Сейчас вы с Игорем Ивановым общаетесь?
Да, мы дружим.
Руководители вокально-инструментальных ансамблей переманивали друг у друга солистов очень часто. Скажите, руководители из-за этого сильно враждовали друг с другом?
Думаю, что нет. Лично у меня разборок с другими руководителями вообще никогда не было. Как поется в одной песне, «если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло».
Скажите, с Аллой Пугачевой вам когда-либо работать приходилось?
Приходилось. Еще в 60-х годах, когда я работал у Эмиля Горовца, я дружил с Юрием Павловичем Беловым – режиссером, педагогом, заведующим отделения эстрады и клоунады Циркового училища. И однажды он попросил сделать гастроли его студентам. Нам тогда нужна была пианистка, и к нам пришла милая очаровательная девочка Алла Пугачева. Когда я узнал, что она еще и потрясающе поет, я попросил в Росконцерте, чтобы ей дали ставку чуть побольше, чем остальным. И Пугачева стала получать не как аккомпаниатор, а как вокалистка: пять рублей за выступление и еще четвертушку (25% от ставки – авт.) за аккомпанемент. То есть шесть двадцать пять за концерт.
Сейчас у вас с ней какие отношения? Дружите?
В начале 80-х годов, еще до Перестройки, в СССР мода на ВИА начала спадать. И многие руководители вокально-инструментальных ансамблей стали на их базе создавать новые поп- и рок-группы. Виктор Векштейн на базе «Поющих сердец» создал «Арию», Матвей Аничкин свои «Молодые голоса» переделал в «Круиз», Игорь Гранов из «Голубых гитар» сделал синтез-труппу «Игра», у Сергея Березина вместо «Пламени» появился «Нескучный сад» и т. д. Почему вы не преобразовали в какую-нибудь подобную группу свою «Надежду»?
На самом деле я тоже предпринял тогда попытку сделать на базе «Надежды» «Вираж». У меня даже где-то их фотки сохранились. Но «Вираж» поработал совсем немного. Уже не помню, почему у нас не получилось. Наверное, у меня просто не хватило сил.
А вообще почему «Надежда» тогда прекратила свое существование?
Потому что она перестала быть интересной. Да и я сам уже тогда начал серьезно подумывать об отъезде из страны.
В каком году вы уехали из СССР в Америку?
В 1994-м. Мой отъезд никак не был связан с ситуацией в стране, меня, как других уехавших, тогда никто не душил. Причины были исключительно личные. Моя мама – а для меня это всегда был человек номер один – себя здесь очень плохо ощущала. К тому времени вся наша родня уже выехала из России, маме очень хотелось к своим. И мы поехали в Нью-Йорк. Там я встретил маминого брата. Потом в доме собралась вся наша родня. Мне казалось, что мама наконец-то обрела счастье, оказавшись среди своих. Но счастье, увы, было недолгим. Я понял, что там нет родственников и там практически нет друзей. В России это гораздо крепче. Я очень быстро это сообразил и в 1996-м году уже вернулся обратно в Россию… Кстати, когда однажды я в Америке зашел в кассу за пособием по безработице, рядом стояли наши люди и кивали на меня: «О, вы знаете, это тот, который первый раз Пугачеву на концерты повез. Помните? Это он был!» И это самое «я был» меня сильно угнетало. А у мамы уже тогда случился первый микроинсульт, и я посчитал, что должен сделать все для того, чтобы она, не дай Бог, не осталась лежать в той земле, куда к ней вообще никто не придет.
Живя в Америке, если не секрет, чем вы зарабатывали на жизнь?
Во-первых, я получал пособие. Но я, конечно же, и там тоже попробовал себя в качестве продюсера. Решил организовывать концерты русских артистов для русской публики. И вы знаете, это была победа! Ведь обо мне там тоже были наслышаны. Короче, я вышел на людей, которые субсидировали мой проект. И года не прошло с моего приезда, а я уже проводил по городам Америки гастроли Ирины Аллегровой, Ефима Шифрина и Михаила Шуфутинского. А потом и вовсе придумал соединить этих артистов в одном концерте. Это шоу, которое прошло в одном из ведущих залов Нью-Йорка, называлось «Три звезды».
Во второй половине 90-х годов на волне ностальгии стали снова возрождаться старые вокально-инструментальные ансамбли. Не было ли уже тогда у вас мысли возродить «Надежду»?
Первый сообразил это сделать Юрий Маликов со своими «Самоцветами», и я по белому ему завидовал. Он смог это сделать, потому что, в отличие от меня, он более жесткий и правильный человек, он знает себе цену. Я же более мягкий, чем он.
Многие наши звезды, включая Аллу Пугачеву, в разное время работали в вокально-инструментальных ансамблях. И я не раз слышал такое мнение, что тем, кто стали звездами, сегодня нет необходимости возвращаться во вновь возрожденные ВИА. Значит, получается, ВИА сегодня – это ансамбли, состоящие из неудачников. Правильно?
Наверное, так и есть. Вот, посмотрите. Владимиру Кузьмину не надо возвращаться в ВИА, Николаю Носкову не надо возвращаться, и Игорю Иванову тоже не надо. Все они знают себе цену и понимают ее. Вот Елене Пресняковой здесь сложнее… Так что, скорее всего, вы правы. Те, кто знает себе цену, - им возвращаться в ВИА не надо, потому что им не приходится сводить концы с концами. За вокально-инструментальные ансамбли хватаются неудачники. Даже если взять меня, - есть сегодня моя «Надежда» или нет, мне не так сильно важно. Потому что, я, слава Богу, работаю как режиссер, как продюсер, и меня многие знают, поэтому приглашают. А те, у кого сегодня нет вообще ничего, хватаются за эти ВИА, как утопающие за соломинку, пытаясь прикрыться хоть чем-нибудь.
Сегодня ансамбль «Надежда» Михаила Плоткина существует?
Практически нет. Потому что, как я понял, спрос на тот репертуар, который есть у «Надежды», очень небольшой. И это при том, что когда у меня в то время был нормальный коллектив с потрясающими «дудками», мы же пели не только просоветские песни. У нас же еще были крепкие шлягеры Вячеслава Добрынина, Давида Тухманова… Вообще, я вижу, что сегодня из ВИА по-настоящему работают лишь «Самоцветы» Юрия Маликова. Все остальные только пытаются работать.
Поскольку вы являетесь продюсером, не хотите ли создать свой продюсерский центр?
Никогда в жизни!
Почему?
К сожалению, сегодня все по-другому. Во-первых, люди, которые приходят к продюсерам, попев пятнадцать минут в караоке, уже считают себя артистами. Вот недавно один такой человек дал мне послушать, как он поет. Я послушал, объяснил, что ничем не могу ему помочь. А он начал меня доставать своими звонками… Во-вторых, в каждого такого исполнителя надо вкладывать много своих сил и денег. А у меня и финансовых возможностей таких нет, плюс я бы не стал рисковать. У меня уже было, когда меня кидали. Я больно пережил предательство, через которое прошел. Ну ладно бы еще, что эти люди предавали меня по серьезному, а то ведь за копейки.
На ваш взгляд, каково сегодня состояние отечественной эстрады?
Сегодня я вообще не вижу у нас никакой эстрады.
Хорошо, пусть не эстрада, а поп-музыка.
Ммм… Либо я до этого не дорос, либо перерос. То, что я сегодня вижу, не вызывает у меня большого и серьезного интереса. Всё настолько неграмотно и нечисто, даже не по посылу и репертуару, а по исполнению. Раньше в эстраду шли сначала играть и петь, а потом уже получать деньги. А сейчас – сначала получить деньги, а потом петь и играть, если получится.
А что вы скажете насчет нынешнего состояния школы российских продюсеров? И есть ли настоящие продюсеры у нас вообще?
Сегодня все идет от финансов, и мне тех людей, которые занимаются как бы продюсированием, немного жалко. Потому что многие просто «попадают» на деньги. Вот мы часто ругаем старые советские годы. Но тогда я мог брать певцов, музыкантов, те же «дудки». Я понимал, что есть зарплата, что потом будет все лучше и лучше. А сегодня с чего начинать? Либо надо отдать все свои собственные сбережения, либо надо быть безумно богатым, чтобы не ощущать особых потерь. Либо надо просить деньги у спонсоров, но я на это ни за что не пойду. Потому что тогда начнут командовать спонсоры, которые вообще в этом деле ничего не понимают. Да, тот, кто платит, тот заказывает музыку. Но пусть они свою барыню танцуют без меня, я с нашими еврейчиками станцую «семь-сорок».
Как, по-вашему, следует решить проблему нормального продюсирования и снова начать создавать звезды на нашей эстраде?
Не знаю. Потому что те, кто сегодня сам себя называет продюсерами, никакие на самом деле не продюсеры. Они дельцы и нахалы. Они выдают желаемое за действительное. Они врут себе, врут своему окружению, врут людям… Вспоминаю, что когда появился Николай Басков, его тогдашний администратор Рашид Дайрабаев мне сказал: «Миша, посмотри, вот хороший парень». И у Рашида с его великолепными деловыми качествами тогда образовался превосходный тандем со спонсором Баскова Борисом Исааковичем Шпигелем. В результате Басков состоялся как артист. А два года назад у Бориса Шпигеля появился новый артист Дмитрий Даниленко. Говорили, что это будущий второй Басков. И при той ситуации первый Басков должен был быть уничтожен. Но где тот мальчик? Что толку от денег Шпигеля? Нету второго Баскова! Это я к тому, насколько важна работа нормальных администраторов и продюсеров.
Великая Отечественная война – одно из самых значительных событий русской истории. Она показала всему миру, на что способен советский народ, его храбрость, мужество, отвагу и силу. Внушительный вклад в победу над фашистской Германией внес советский летчик Михаил Николаевич Плоткин.
Михаил Плоткин (Меер Плоткин) родился в 1912 году в посаде Ардонь Черниговской губернии (в настоящее время – Клинцовский район Брянской области) в семье еврейского учителя Нисона Плоткина. Вместе со своим братом Меер Плоткин учился в хедере их отца. (О проблемах современного еврейства: https://kompromat.wiki/Вячеслав_Моше_Кантор:_общественная_работа_и_значимые_проекты) После закрытия хедера в 1922 году он перешел в семилетнюю школу, а в 1929 — поступил в школу ФЗУ (фабрично-заводского ученичества) при заводе АМО в Москве, где учился на токаря. Михаил Плоткин собирался стать токарем, но через год был направлен на вечерние курсы авиационных техников при Военно-воздушной академии им. Н. Е. Жуковского. После окончания курсов Михаил ушел добровольцем в Красную армию, а потом поступил в военную школу морских летчиков в Ейске. После ее окончания он ушел служить в морскую авиацию Балтийского флота. Через некоторое время он стал командиром звена, а позже командиром эскадрильи.
Нужно отметить, что советская морская авиация была впервые широко использована в советско-финской войне (1939 – 1940гг.). Именно тогда советские бомбардировщики совершили налет на Хельсинки, который сопровождался большим количеством жертв среди мирного населения и, как следствие, вызвал возмущение Запада. Поэтому советские историки предпочитали молчать о Хельсинском налете, в котором участвовал и старший лейтенант Михаил Плоткин, командир звена эскадрильи 1-го Минно-торпедного авиаполка (МТАП) авиации Балтийского флота (БФ). В той войне Плоткин получил опыт летного мастерства, а также бомбометания, минных постановок и торпедных атак, а за мужество и отвагу был награжден орденом Ленина.
Когда началась Великая Отечественная война, балтийские летчики стали совершать вылеты над морем и сушей, так как гитлеровцы вышли на дальние подступы к Ленинграду. Эскадрилья Михаила Плоткина участвовала в торпедировании гитлеровских судов, минировании коммуникаций, нанесении бомбовых ударов по танковым колоннам в районе Либавы, Двинска, Пскова, Таллина, Риги, на переправах под Лугой. Но немецкие войска продолжали продвигаться вглубь СССР.
В конце июля 1941 года фашистские ВВС совершили первые массированные налеты на Москву, которые имели не только военное, но и политическое значение: в скором времени в немецких СМИ появились пропагандистские сообщения о том, что в результате массированных налетов фашистских бомбардировщиков на Москву советская ударная авиация была уничтожена. Немецкая пропаганда уверяла, что можно было не опасаться налета советских бомбардировщиков на Берлин.
Немецкая пропаганда ошибалась. Советская авиация была жива. Проблема была в том, что совершить налет на Берлин из Ленинграда и вернуться обратно советским бомбардировщикам ДБ-3 и ДБ-3Ф было не под силу: не хватило бы топлива. Тем не менее, через несколько дней после налетов на Москву было решено нанести бомбовый удар по военным объектам Берлина. По расчетам, остров Эзель (Саарема), юридически принадлежавший СССР, но фактически находившийся в тылу гитлеровцев на территории оккупированной Эстонии, был идеальным место дислокации советских бомбардировщиков.
1 августа 1941 года 15 самолетов ДБ-3 вылетели в сторону острова Эзель. Среди них был и самолет командира 3-й краснознаменной эскадрильи 1-го МТАП ВВС БФ Михаила Плоткина, зарекомендовавшего себя одним из лучших летчиков, имевших подготовку для полета в ночных условиях. В предстоящей операции он был назначен командиром звена управления авиагруппы.
Когда самолеты прибыли на Эзель, началась подготовка к боевой операции, продолжавшаяся несколько дней: были уточнены варианты полетов, рассчитаны бомбовые нагрузки, определены запасы горючего, получены карты Берлина, проведена первая «репетиция» — бомбовый удар по городу и порту Свинемюнде (Польша), произведен разведывательный полет в районе Берлина. В результате обсуждений было решено вылетать засветло, так как ночи на Балтике в августе намного короче тех 7 – 8 часов, которые были необходимы для полета.
В ночь с 7 на 8 августа началась боевая операция – в небо взмыли дальние бомбардировщики ДБ-3. Погода им не благоприятствовала: видимость была плохой. Однако когда самолеты пролетали недалеко от города Штеттина, облака рассеялись, и они были замечены гитлеровцами. Но гитлеровская пропаганда сыграла с ее создателями злую шутку: на аэродроме недалеко от Штеттина были включены огни взлетно-посадочной полосы – советских летчиков приглашали на посадку. Фашисты поверили в то, что стратегической советской авиации не существовало, и приняли советские бомбардировщики за немецкие.
Но самолеты проследовали дальше в сторону Берлина. И вот уже ночью 8 августа советские бомбардировщики нанесли удар по стратегическим объектам Берлина. В числе этих бомбардировщиков был и экипаж Михаила Плоткина, отлично выполнивший свою часть операции. Вместе с бомбами на город посыпались листовки и советские газеты – Берлин должен был знать, что советская авиация существует. После успешного окончания боевой операции вся группа вернулась обратно на аэродром острова Эзель.
Налет советской авиации на Берлин застал врасплох нацистское военное и политическое руководство. Чтобы еще усилить морально-политический эффект от бомбовых ударов советской авиации по столице гитлеровской Германии советское командование после возвращения авиагруппы на базу приняло решение следующей ночью совершить еще один налет на столицу Третьего рейха. В нем также участвовал Михаил Плоткин.
В общей сложности в период с 8 августа по 4 сентября 1941 года советской авиагруппой было произведено 10 налетов на Германию, в пяти из которых участвовал Михаил Плоткин. 13 августа 1941 года за прекрасно проведенные операции по нанесению бомбовых ударов по Берлину Михаил Плоткин получил звание Героя Советского Союза.
На этом не закончились геройские подвиги Михаила Плоткина. После бомбежки Берлина он участвовал в операциях над Ладогой, бомбя вражеские самолеты, железнодорожные эшелоны и аэродромы. После этих боев он был удостоен еще одной награды – ордена Красного Знамени.
В марте 1942 года непревзойденному мастеру по минированию с воздуха Михаилу Плоткину было дано распоряжение заминировать фарватер перед портом Хельсинки. Интересным является тот факт, что в открытых публикациях советского периода название порта не упоминалось по политическим соображениям (советское руководство и советские историки умалчивали о нем, помня ужасный налет на Хельсинки в 1939 году, принесший много жертв среди мирного населения).
Это было последнее задание Михаила Плоткина. В ночь на 7 марта он незаметно подлетел к аэропорту Хельсинки, заминировал фарватер и лег на обратный курс. Однако когда до посадки бомбардировщика Михаила Плоткина оставалось всего двадцать минут, самолет упал на Землю.
Что же произошло в ту ночь в воздухе? Ответ на этот вопрос появился далеко не сразу – только спустя сорок с лишним лет после крушения бомбардировщика Михаила Плоткина стало известно, что произошло той ночью.
В ночь операции по минированию фарватера порта Хельсинки в небе стояла густая дымка, которая значительно ограничивала видимость. К цели летели несколько экипажей с временным интервалом в 10 минут. Однако один из экипажей не смог выдержать заданный временной интервал и недалеко от аэродрома посадки в районе города Сестроецка при ограниченной видимости врезался в самолет Михаила Плоткина. Оба самолета упали на землю.
Но почему об этом умолчали? На это есть несколько причин. Во-первых, по тем же политическим соображениям – военное и политическое руководство СССР не хотело, чтобы стало известно о тайной операции Михаила Плоткина: минировании фарватера порта Хельсинки. Во-вторых, в СССР о столкновении советских самолетов знали очень немногие. Об этом не сообщалось.
Эта утрата оказалась невосполнимой. По словам его боевых товарищей, Михаил Плоткин был отличным командиром эскадрильи и прекрасным летчиком. За свою короткую летную жизнь он успел совершить более 50 боевых полетов, бомбил Берлин, Кенингсберг, Данциг, Штеттин и Мемель. Он мог поддержать и в небе, и на земле. Михаил был открытым чутким человеком, смелым и хладнокровным бойцом.
Михаила Плоткина похоронили в Ленинграде в Александро-Невской лавре. В память о его подвигах в тот момент, когда гроб опускали в могилу, по позициям врага ударили военные корабли, орудия фортов и береговых батарей.
В память о герое именем Михаила Плоткина позже назвали улицы в Клинцах и во Ленинградской области, а его бомбардировщик, на котором он героически бомбил Берлин, разместили в Музее обороны Ленинграда.
В 2012 году исполнилось 100 лет со дня рождения храброго летчика и 70 лет со дня его гибели.
Михаил Плоткин героически погиб, прожив короткую, но яркую жизнь. Несмотря на то, что он погиб задолго до окончания Великой Отечественной войны, его вклад в победу неоспорим, а его имя вошло как в историю советской военной авиации, так и в историю Великой Отечественной войны.
г. Всеволожск, угол ул. Плоткина и Всеволожского пр., памятный знак Плоткину М. Н., Герою Советского Союза
Материал из Википедии - свободной энциклопедии
Плоткин - еврейская фамилия:
Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.