14 октября , Иркутск) - жена декабриста С. П. Трубецкого , которая последовала за ним в Сибирь. Героиня поэмы Н. А. Некрасова «Русские женщины ».
Биография
Дочь французского эмигранта, члена Главного правления училищ, позднее - управляющего 3-й экспедицией особой канцелярии Министерства иностранных дел Жана (Ивана Степановича) Лаваля и Александры Григорьевны Козицкой - наследницы капиталов И. С. Мясникова , хозяйки известного петербургского салона. Крещена 7 декабря 1800 г., о чём свидетельствуют метрические книги церкви Св. Исаакия Далматского . Екатерина и её сестры ни в чём не нуждались и не ведали отказа. Сёстры были прекрасно образованы и подолгу жили с родителями в Европе.
По отзывам современников, Екатерина Лаваль не была красавицей - невысокая, полноватая, зато обаятельная, веселая резвушка с прекрасным голосом. В Париже в 1819 году Екатерина Лаваль познакомилась с князем Сергеем Петровичем Трубецким, а 16 (28) мая 1820 года вышла за него замуж. Трубецкой был на десять лет её старше и считался завидным женихом: знатен, богат, умён, образован, прошёл войну с Наполеоном и дослужился до полковника. Карьера его ещё не была закончена, и Екатерина имела шансы стать генеральшей. Блестящий брак был омрачён отсутствием детей. Екатерина очень переживала по этому поводу и ездила лечиться от бесплодия за границу. Спустя пять лет после свадьбы вдруг выяснилось, что Сергей Трубецкой вместе с друзьями готовил восстание.
Событие 14-го декабря и отправление в Сибирь князя Сергея Петровича служили только поводом к развитию тех сил души, коими одарена была Екатерина Ивановна и которые она так прекрасно умела употребить для достижения высокой цели исполнения супружеского долга в отношении к тому, с коим соединена была узами любви вечной, ничем не разрушимой; она просила как высшей милости следовать за мужем и разделять его участь и получила высочайшее дозволение и, вопреки настоянию матери, которая не хотела её отпускать, отправилась в дальний путь <…> Соединившись временно с мужем в Николаевском заводе, она с того времени не покидала нас и была во всё время нашей общей жизни нашим ангелом-хранителем.
Трубецкая первой из жён декабристов добилась разрешения выехать в Сибирь. Екатерина Ивановна прибыла в Иркутск 16 сентября 1826 года . 8 октября 1826 года партию ссыльных, в которой находился и С. П. Трубецкой, отправили в Нерчинские рудники. Некоторое время Трубецкая не знала, куда отправили мужа. По воспоминаниям Оболенского, Екатерина Ивановна обращалась к начальству с тем, чтобы было разрешено ей следовать за Сергеем Петровичем, и «долго томили её разными уклончивыми ответами». В Иркутске Трубецкая провела 5 месяцев - губернатор Цейдлер получил из Петербурга предписание уговорить её вернуться назад. Однако Екатерина Ивановна была тверда в своём решении.
Тогда же в Иркутск приехала Мария Николаевна Волконская . После долгих проволочек их наконец ознакомили с положением о жёнах ссыльно-каторжных и с условиями, на которых их допустят к мужьям. Они должны были подписать отказ от прав, свойственных их званию и состоянию, и согласиться не вести переписку и не получать денег в обход заводского начальства. Свидание с мужьями дозволялось во время и место, определённое тем же начальством . Приняв эти условия, Трубецкая была доставлена в Благодатский рудник, где 10 февраля 1827 г. ей наконец позволили увидеть мужа.
В конце 1839 года по отбытии срока каторги Трубецкой вышел на поселение в село Оёк Иркутской губернии. В 1845 году семье Трубецких было разрешено поселиться в Иркутске. По воспоминаниям Н. А. Белоголового , «двумя главными центрами, около которых группировались иркутские декабристы, были семьи Трубецких и Волконских, так как они имели средства жить шире, и обе хозяйки - Трубецкая и Волконская своим умом и образованием, а Трубецкая - и своею необыкновенною сердечностью, были как бы созданы, чтобы сплотить всех товарищей в одну дружескую колонию…»
Умерла Екатерина Ивановна 14 октября 1854 года от рака. Похоронена в
Екатерина Ивановна Трубецкая Художник Зарянко С.К. Изображение с сайта polit.ru
Фильм «Звезда пленительного счастья» произвел в 1975 году фурор. Стала уже забываться хрущевская оттепель, в телевизоре дорогой Леонид Ильич Брежнев, пусть еще не очень старый, но уже порядочно поднадоевший. И вдруг – очередной глоток чего-то свежего, бодрящего. Может быть даже свободы.
Прекрасная игра актеров, романс Окуджавы, преданные своей идее офицеры, царь молодой, но уже маразматик, кареты и возки, снега, снега, снега. Само название фильма завораживало – это ж надо было вытащить такую чудесную фразу из скучного, в общем, стихотворения Пушкина «К Чаадаеву».
А главное, конечно, судьбы декабристских жен, в частности, Екатерины Трубецкой. Их решение следовать за мужьями на каторгу – такое, по большому счету, человечное, естественное, каким бывает всякий настоящий героизм.
Каташа
Кадр из фильма «Звезда пленительного счастья»
Ровестница девятнадцатого века Каташа Трубецкая, в девичестве Лаваль, родилась на исходе 1800 года в Петербурге, в роскошном фамильном дворце. Каташе с рождения была уготована слава, но, правда, другая – блистательной придворной дамы.
Отец – управляющий Третьей экспедицией особой канцелярии Министерства иностранных дел, француз по крови Жан (Иван Степанович) Лаваль. Мать – Александра Григорьевна, в девичестве Козицкая, олицетворение богатства (наследница несметного состояния средневолжского купца, владельца пятнадцати железоделательных заводов) и просвещения (ее салон гремел на всю столицу). Чего же еще?
Девятнадцати лет от роду Каташа, будучи в Париже, познакомилась с другим столичным жителем, князем Сергеем Трубецким. Князь поначалу не особенно приглянулся Каташе – старый (разница – целых десять лет), некрасивый, не танцор. Правда, барышня сама была не воплощение очарования – низенькая, полноватая, на лице – следы перенесенной в детстве оспы.
Сестра Зинаида утверждала: «Лицом она была менее хороша, так как благодаря оспе, кожа ее, огрубевшая и потемневшая, сохраняла еще кое-какие следы этой болезни».
Но разве все это когда-нибудь мешало сокровенным девичьим мечтам? Тем более, что, по словам все той же Зинаиды, у нее были «прелестнейшие руки на свете».
Но мечты мечтами, а Каташа сызмальства была не глупа. Она сумела оценить и ум, и благородство, и легкий характер, и мужественность вчерашнего бесстрашного героя наполеоновской войны с более чем обнадеживающими перспективами.
Но оказалось, что и здесь не все так гладко. Князь тогда уже был одним из активнейших членов тайного «Союза благоденствия» и замышлял переворот. Каташа узнала об этом уже после венчания.
Более того, она была представлена единомышленникам. Пыталась отговорить от рисковой затеи и мужа, и других будущих декабристов. Между прочим, думала и о себе. В частности, говорила Муравьеву-Апостолу: «Ради Бога, подумайте о том, что вы делаете, вы погубите нас и сложите свои головы на плахе».
Не удивительно – ее отец покинул Францию не просто так, а спасаясь от Великой французской революции. Он был уверен, что в консервативной монархолюбивой России ему ничего не грозит. И его дочь была тоже уверена.
И вдруг узнать, что ее муж – такой же якобинец, ежели не хуже.
Но, конечно же, отговорить мятежников Каташа не сумела.
А потом был 1825 год. Студеный декабрь, Сенатская площадь, страшная катастрофа, неожиданно нависшая над российской монархией.
Впрочем, для монархии все обошлось, чего не скажешь о восставших. Пятерых сунули в петлю, сотни подвергли репрессиям. Диктатора, ясное дело, одного из первых. Хотя, формально говоря, диктатор из него не вышел – на Сенатскую князь Трубецкой не явился. Почему – не ясно до сих пор. Видимо, просто растерялся, погрузился в обычные для русского интеллигента рефлексии.
Но это уже не имело значения.
Никакой Каташи больше нет. Теперь она Екатерина Трубецкая, жена государственного преступника.
Уже не Каташа
Франц Крюгер. Портрет Николая Первого (1852). Изображение с сайта wikipedia.org
Не все, впрочем, потеряно. Еще до замужества Екатерине Ивановне довелось коротко пообщаться с великим князем Николаем Павловичем – тогда еще не Николаем Первым и не Николаем Палкиным. Танцевали, мило ворковали. Она произвела впечатление, будущий император назвал ее «самой просвещенной девицей высшего света».
И вот, встретились снова. Диспозиция совершенно иная. Он – уже Николай Первый (правда, Николаем Палкиным еще не стал, этот почетный титул поджидает его в будущем), а она пока что непонятно кто вообще. Царь дает шанс – забыть о пятилетнем браке с Трубецким и начать новую жизнь. А что? Детей не нажили, перспективы Сергея Петровича поменялись на ровно противоположные.
Император взволнован, переходит на крик: «Зачем вам оный Трубецкой, а?! Отныне вы, княгиня, свободны, не связаны более узами супружеского союза с каторжником Трубецким. Мы так хотим. Повелеваем!»
Выбор, однако же, не то, чтоб сделан – никакого выбора на самом деле не было. Незадолго до высочайшей аудиенции Каташа писала Сергею Петровичу в Петропавловскую крепость: «Я, право, чувствую, что не смогу жить без тебя. Я все готова снести с тобою, не буду жалеть ни о чем, когда буду с тобой вместе. Меня будущее не страшит. Спокойно прощусь со всеми благами светскими. Одно меня может радовать: тебя видеть, делить твое горе и все минуты жизни своей тебе посвящать.
Меня будущее иногда беспокоит на твой счет. Иногда страшусь, чтоб тяжкая твоя участь не показалась тебе свыше сил твоих… Мне же, друг мой, все будет легко переносить с тобою вместе, и чувствую, ежедневно сильнее чувствую, что как бы худо нам ни было, от глубины души буду жребий свой благословлять, если буду я с тобою».
Царь со своими предложениями интересен только как лицо, способное дать разрешение следовать за мужем. На одной чаше весов любовь, супружеская верность, а на другой нет ничего вообще. Лишение всех прав, нечеловеческие физические страдания – все это просто не берется в расчет и, соответственно, не обсуждается.
Николай же Павлович совсем недавно лично вел допрос государственного преступника Трубецкого. Не удержался и швырнул ему в лицо язвительную фразу: «Какая фамилия, князь Трубецкой гвардии полковник, и в каком деле! Какая милая жена! Вы погубили вашу жену!»
Истинных же чувств царя мы, разумеется, не знаем и не намерены строить фантазии на этот счет.
«Ну что ж, поезжайте, я вспомню о вас», – сказал царь.
И тут совершенно некстати выступила императрица, присутствовавшая при этой беседе: «Вы хорошо делаете, что хотите последовать за своим мужем. На вашем месте и я не колебалась бы сделать то же».
А может быть, наоборот, очень кстати.
Надо ехать. Немедленно в путь.
Первая из первых
Жёны декабристов в Иркутске. Рисунок. Изображение с сайта spletnik.ru
Екатерина Ивановна Трубецкая вошла в историю как первая жена декабриста, добившаяся разрешения следовать за ним. Все остальные, по большому счету, следовали у нее в фарватере. Именно она прокладывала путь.
С этого момента у Екатерины Ивановны началась новая жизнь.
Покоен, прочен и легок
На диво слаженный возок;
Сам граф-отец не раз, не два
Его попробовал сперва.
Шесть лошадей в него впрягли,
Фонарь внутри его зажгли.
Сам граф подушки поправлял,
Медвежью полость в ноги стлал,
Творя молитву, образок
Повесил в правый уголок
И – зарыдал… Княгиня-дочь…
Куда-то едет в эту ночь…
Это Некрасов, поэма «Русские женщины». Первая часть, которая так и называется – «Княгиня Трубецкая».
Сначала от нее скрывали, куда направили партию арестантов. Как писал Оболенский, «долго томили ее разными уклончивыми ответами».
Затем Екатерину Ивановну вместе с прибывшей в Иркутск Марией Николаевной Волконской огорошили свежесоставленным положением о женах ссыльно-каторжных: полный отказ от прав, от титулов (он распространялся также и на будущих детей), запрет на самостоятельную переписку, посылку и денежные переводы – все это исключительно через начальство, свидания с мужьями тоже по соизволению властей.
Может, не подпишет?
Подписала: «Все? Теперь я могу ехать? Велите дать лошадей!»
Тогда ей объявили, что лошадей нет. Если хочешь – следуй вместе с арестантами, с кандальными.
«Они идут группами по пятьсот человек и по пути мрут как мухи», – кричал на Екатерину Ивановну иркутский губернатор Иван Богданович Цейдлер.
Согласилась: «Я готова преодолеть эти 700 верст, которые отделяют меня от мужа моего, этапным порядком, плечом к плечу с каторжниками, но только не будете больше задерживать меня, прошу вас! Отправьте меня еще сегодня!»
И последний аргумент княгини Трубецкой: «Церковь наша почитает брак таинством, и союз брачный ничто не сильно разорвать. Жена должна делить участь своего мужа всегда и в счастии и в несчастии, и никакое обстоятельство не может служить ей поводом к неисполнению священнейшей для нее обязанности».
Тут возразить было нечего. Несколько неосторожных слов и сам в Сибирь отправишься, прямо из губернаторского кресла. Лошади сразу нашлись. И губернатор признался, что действовал по указке царя.
Что, впрочем, было понятно и так. Трубецкая прекрасно поняла, что обещание Николая Павловича «помнить» на самом деле означало «строить всевозможные препятствия».
И в феврале 1827 года в Благодатном руднике (сегодня город Нерчинск) состоялась первая – после более чем годовалой разлуки – встреча Екатерины Ивановны со своим мужем.
Она увидела его сквозь щель в тюремной ограде и упала в обморок. Так жутко выглядел бывший блестящий офицер.
По большому счету, тут и начинается история великого подвига. Каждодневного, ежеминутного, представить которой мы, сидя в уютных квартирах, в принципе не в состоянии.
Адский мороз. Изба со слюдяными окнами. Печь, топящаяся «по-черному», ведра с водой, замерзающей по дороге от колодца. Отсутствие теплой одежды, лекарств и нормальной еды. Отсутствие денег, чтобы все это приобрести.
«Ляжешь головой к стене – ноги упираются в двери. Проснешься утром зимним – волосы примерзли к бревнам – между венцами ледяные щели».
Обмороженные, вечно болящие, опухшие ноги. Дырявые, стоптанные башмаки – из меховых сапожек сшила другому декабристу, Евгению Оболенскому, теплую шапочку. Свидания с мужем в тюремной камере.
Да, этого при всем желании мы не сможем представить себе. Но каждый из нас может попробовать поставить себя на место молодой, избалованной и изнеженной женщины, муж которой вдруг в одну секунду превратился из уважаемого офицера в колодника, в государственного преступника. Ради идеалов, которые она категорически не разделяет. И когда лично император предлагает все забыть, начать жизнь с чистого листа.
Напомним, что Екатерина Ивановна отправилась за мужем первая, она даже не знала, последуют ли за ней другие декабристские жены или придется жить рядом с острогом одной.
ЛЮБИТЬ ИНЫХ ТЯЖЁЛЫЙ КРЕСТ....
Екатерина Трубецкая была рождена наполовину француженкой. Она появилась на свет 27 ноября 1800 года в семье французского эмигранта Жана-Шарля-Франсуа де Ла Валля, бежавшего в Россию от Великой французской революции и принявшего здесь имя Иван Степанович, и богатой купеческой наследницы мясниковских миллионов Александры Григорьевны Козицкой, владелицы двух имений в Пензенской и Владимирской губерниях с двадцатью тысячами крепостных душ, большого горнодобывающий завода на Урале и золотых приисков.
С Екатериной Лаваль С. П. Трубецкой познакомился в 1819 году в Париже. В доме её кузины княгини Потёмкиной. Встреча произвела на обоих сильное впечатление. «Перед своим замужеством Каташа наружно выглядела изящно, пишет её сестра Зинаида, среднего роста, с красивыми плечами и нежной кожей, у неё были прелестнейшие руки в свете… Лицом она была менее хороша, так как благодаря оспе кожа его, огрубевшая и потемневшая, сохраняла ещё кое-какие следы этой болезни...
По природе веселая, она в разговоре своем обнаруживала изысканность и оригинальность мысли, беседовать с ней было большое удовольствие. В обращении она была благородно проста. Правдивая, искренняя, увлекающаяся, подчас вспыльчивая, она была щедра до крайности. Ей совершенно было чуждо какое-либо чувство мести или зависти; она искренно всегда радовалась успехам других, искренно прощала всем, кто ей тем или иным образом делал больно»
Трубецкой «…скоро… предложил ей руку и сердце, и таким образом устроилась их судьба, которая в последствии так резко очертила характер Екатерины Ивановны и среди всех превратностей судьбы устроила их семейное счастье на таких прочных основаниях, которых ничто не могло поколебать впоследствии», писал декабрист Оболенский.
12 мая 1821 года в маленькой православной церкви при русском посольстве в Париже под венцом у алтаря она поклялась быть с ним в горе и радости, в бедности и богатстве, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит их. В этот день двадцатилетняя графиня Екатерина Лаваль стала княгиней Трубецкой. Она вышла замуж за армейского капитана и у нее имелись все шансы вскоре стать генеральшей.
Современники вспоминали, что любовь супругов Трубецких была взаимной и страстной, пышная свадьба в мае 1821 года явилась закономерным следствием их глубоких чувств. Трубецкой был на десять лет её старше и считался завидным женихом: знатен, богат, умён, образован, прошёл войну с Наполеоном и дослужился до полковника. Карьера его ещё не была закончена, и Екатерина имела шансы стать генеральшей. Блестящий брак был омрачён отсутствием детей. Екатерина очень переживала по этому поводу и ездила лечиться от бесплодия за границу. Спустя пять лет после свадьбы вдруг выяснилось, что Сергей Трубецкой вместе с друзьями готовил восстание.
Из письма Екатерины Трубецкой мужу
в Петропавловскую крепость, декабрь 1825 г.
"Я, право, чувствую, что не смогу жить без тебя. Я все готова снести с тобою, не буду жалеть ни о чем, когда буду с тобой вместе.
Меня будущее не страшит. Спокойно прощусь со всеми благами светскими. Одно меня может радовать: тебя видеть, делить твое горе и все минуты жизни своей тебе посвящать. Меня будущее иногда беспокоит на твой счет. Иногда страшусь, чтоб тяжкая твоя участь не показалась тебе свыше сил твоих... Мне же, друг мой, все будет легко переносить с тобою вместе, и чувствую, ежедневно сильнее чувствую, что как бы худо нам ни было, от глубины души буду жребий свой благословлять, если буду я с тобою".
Письмо С.П. Трубецкого жене, Е.И.Трубецкой, из Зимнего дворца, вторник, 15 декабря 1825 года:
"Друг мой, будь спокойной и молись Богу!.. Друг мой несчастный, я тебя погубил, но не со злым намерением. Не ропщи на меня, ангел мой, ты одна еще привязываешь меня к жизни, но боюсь, что ты должна будешь влачить несчастную жизнь, и, может быть, легче бы тебе было, если б меня вовсе не было. Моя участь в руках государя, но я не имею средств убедить его в искренности. Государь стоит возле меня и велит написать, что я жив и здоров буду. Бог спаси тебя, друга моего. Прости меня.
Друг твой вечный Трубецкой".
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Е.П.ОБОЛЕНСКОГО
Событие 14-го декабря и отправление в Сибирь князя Сергея Петровича служили только поводом к развитию тех сил души, коими одарена была Екатерина Ивановна и которые она так прекрасно умела употребить для достижения высокой цели исполнения супружеского долга в отношении к тому, с коим соединена была узами любви вечной, ничем не разрушимой; она просила как высшей милости следовать за мужем и разделять его участь и получила высочайшее дозволение и, вопреки настоянию матери, которая не хотела её отпускать, отправилась в дальний путь. Соединившись временно с мужем в Николаевском заводе, она с того времени не покидала нас и была во всё время нашей общей жизни нашим ангелом-хранителем."
Трубецкая первой из жён декабристов добилась разрешения выехать в Сибирь. Екатерина Ивановна прибыла в Иркутск 16 сентября 1826 года. 8 октября 1826 года партию ссыльных, в которой находился и С. П. Трубецкой, отправили в Нерчинские рудники. Некоторое время Трубецкая не знала, куда отправили мужа. По воспоминаниям Оболенского, Екатерина Ивановна обращалась к начальству с тем, чтобы было разрешено ей следовать за Сергеем Петровичем, и «долго томили её разными уклончивыми ответами». В Иркутске Трубецкая провела 5 месяцев - губернатор Цейдлер получил из Петербурга предписание уговорить её вернуться назад. Однако Екатерина Ивановна была тверда в своём решении.
В конце 1839 года по отбытии срока каторги Трубецкой вышел на поселение в село Оёк Иркутской губернии. В 1845 году семье Трубецких было разрешено поселиться в Иркутске. По воспоминаниям Н. А. Белоголового, «двумя главными центрами, около которых группировались иркутские декабристы, были семьи Трубецких и Волконских, так как они имели средства жить шире, и обе хозяйки - Трубецкая и Волконская своим умом и образованием, а Трубецкая - и своею необыкновенною сердечностью, были как бы созданы, чтобы сплотить всех товарищей в одну дружескую колонию.
Екатерина Ивановна находила утешение и радость в воспитании детей, обучении их грамоте, языкам, музыке, пению. Всего в Сибири у нее родилось 9 детей, к великой ее печали пятеро из них умерли в малолетнем возрасте, в живых осталось три дочери – Александра, Елизавета и Зинаида, и младший сын Иван.
Помимо собственных детей в семье Трубецких воспитывались сын политссыльного Кучевского, две дочери декабриста Михаила Кюхельбекера, вместе с ними жили двое воспитатели детей. Всем хватало места в этом хлебосольном и гостеприимном доме. В период проживания в Иркутске декабристы так описывали Екатерину Ивановну: в простом платье, с большим вышитым белым воротником, широкая коса уложена корзинкой вокруг высокой черепаховой гребенки, спереди, с обеих сторон спускаются длинные, завитые локоны, лучистые глаза, искрящиеся умом, сияющие добром и божьей правдой.
Дочери Трубецкого остались при родителях и впоследствии воспитывались в Иркутском институте. Княгиня Екатерина Ивановна умерла в Иркутске в 1854 году,ей было 53 года. До амнистии она не дожила всего 2 года.
Впервые в Иркутске прошли такие многолюдные похороны, весь город – от бедноты до генерал-губернатора Восточной Сибири - вышел проводить в последний путь свою княгинюшку. "…в день похорон гроб ее несли на своих руках монахини монастыря, которому она сделала много добра. Бедные эти девушки ни за что не хотели позволить, чтобы кто-то другой занял их место у гроба…"
Ее похоронили в ограде Знаменского монастыря рядом с безвременно ушедшими детьми. О бедной Каташе глубоко сожалели ее дети, друзья, и все те, кому она делала добро.
По словам Н. Эйдельмана, «когда пришёл час амнистии, Сергей Петрович Трубецкой упал на гробовой камень в ограде Знаменского монастыря в Иркутске и проплакал несколько часов, понимая, что никогда больше сюда не вернётся»
Трубецкой переехал на жительство в Москву, где и умер. Последние месяцы провёл в доме на Волхонке, 13 (где ныне Галерея Ильи Глазунова).Умер в 70 лет.Пережил жену на 6 лет. Могила С. П. Трубецкого - у юго-западного угла Смоленского собора Новодевичьего монастыря.
После 10 лет безуспешных попыток завести детей у княжеской четы Трубецких родились четыре дочери и трое сыновей. Гениальным врачом-репродуктологом стала сибирская каторга, на которую жена декабриста последовала вслед за мужем.
Она была дочерью французского графа и женой русского князя. Первая половина ее жизни пролетела в блеске аристократических салонов, вторая – протянулась среди бесконечных дорог каторжной Сибири. Она сама выбрала такую участь. Возможно, все могло бы быть иначе, но жена декабриста, княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая никогда не жалела о своем выборе.
1800-1821. Золотой рассвет
Катрин Лаваль (так звали будущую княгиню Трубецкую) очень повезло – и с родителями, и местом, и со временем рождения. Она увидела свет в Петербурге, 27 ноября 1800 года, в великолепном особняке на Английской набережной. Отец Катрин Жан Франсуа (по-русски – Иван Степанович) Лаваль очень вовремя покинул революционную Францию, и счастливо женился в России – на Анне Григорьевне Козицкой, наследнице имений, заводов и приисков семейства миллионеров-горнопромышленников.
В детстве и юности у графини Катрин было все, что только можно пожелать. Она получила отличное домашнее образование. Она имела возможность встречаться с виднейшими людьми своего времени – как в России, так и в заграничных поездках.
Встреча, определившая судьбу Катрин, произошла в Париже в 1819 году (где же знакомиться русским, как не в Париже – особенно в годы, последующие за разгромом Наполеона!). Князь Сергей Петрович Трубецкой, гвардии капитан, участник Отечественной войны 1812 года, представитель одной из знатнейших русских фамилий, по правде говоря, не отличался особой красотой. Да и саму юную Катрин скорее можно было отнести к умницам, а не к красавицам. Но близость душевная зачастую оказывается гораздо важнее красоты внешней… Как писала в воспоминаниях Зинаида Лебцельтерн, сестра Катрин, они «подолгу беседовали и постепенно привязались друг к другу. Сестра моя была мила и добра, князь был воплощением сердечности, скромности и душевного благородства, они должны были подойти друг другу».
Венчание Катрин Лаваль и Сергея Трубецкого состоялось в городе Париже, в русской православной церкви на улице Берри 12 мая 1821года. Осенью того же года они возвратились в Петербург и поселились на Английской набережной, в доме родителей княгини Екатерины.
1821-1825. Время надежд
Счастливую семейную жизнь четы Трубецких омрачало только то, что ни через год, ни через два, ни через пять лет после заключения брака у них не было детей. Княгиня Екатерина Ивановна неоднократно ездила на европейские курорты, обращалась к лучшим врачам – но тщетно.
От целебных вод Баден-Бадена не было никакого проку. И ни одно европейское светило не могло сказать, почему у молодой, вполне здоровой и ни в чем не нуждающейся женщины никак не наступает беременность.
Стать матерью в первые годы брака Екатерине Трубецкой не удалось. Но она была верной подругой своего мужа – и была хорошо осведомлена о его делах, тайных и явных. А князь Сергей Петрович продолжал делать успешную военную карьеру – с одной стороны, и активно участвовал в деятельности тайных обществ – с другой…
1825-1826. Крушение. «Мне все будет легко переносить с тобою вместе…»
Вышедшие 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь полки были разметены залпами картечи. Всех, кто остался в живых, в спешном порядке тащили под арест. Не стал исключением и избранный глава выступления гвардии полковник князь Трубецкой. К слову, шансов погибнуть на площади у него не было – поскольку собственно на место восстания он не явился. После на следствии Трубецкой говорил, что разуверился в успехе их дела…
Впрочем, то, что и как говорил Трубецкой на следствии, мы оставим в стороне. Наш рассказ – в первую очередь о судьбе Екатерины Ивановны. Скажем лишь, что в заключении Сергею Трубецкому повезло больше, чем прочим декабристам - ему сразу была разрешена переписка с женой. За полгода, с декабря по июль они написали друг другу около двух сотен писем каждый.
12 июля 1826 года тридцатипятилетний князь Сергей Петрович Трубецкой, управляющий Северным тайным обществом, признанный глава воинского мятежа 14 декабря на Сенатской площади, услышал свой приговор: «по лишении чинов и дворянства сослать в каторжные работы навечно» .
24 июля 1826 года двадцатипятилетняя Екатерина Трубецкая покинула Петербург. Больше она никогда туда не вернется.
1826. Путь на Восток
Происхождение, родственные связи и близость семьи к императорскому двору сыграли свою роль – Екатерине Ивановне не ставилось никаких преград на пути в Сибирь. Пока - не ставилось.
Расстояние в пять тысяч верст Екатерина Ивановна одолела, невзирая на задержки и болезнь, немногим медленнее, чем это делали царские фельдъегеря на курьерских тройках. Менее чем через 2 месяца, 16 сентября она была в Иркутске. Она успела повидаться с мужем – перед его отправкой далее на восток, в Нерчинские рудники.
А затем для княгини Трубецкой начались месяцы мучительнейшего ожидания и борьбы с имперской бюрократической машиной – в лице иркутского губернатора Цейдлера. У него был негласный указ императора Николая – препятствовать женам декабристов ехать за мужьями. Отговаривать, а если не получится – запугать.
Екатерине Ивановне пришлось подписать обширную бумагу с перечнем запретов, в которой, помимо прочего, была оговорена возможность свиданий с мужем не иначе как в присутствии охраны, а также угроза, что рожденные на каторге дети будут записаны в казенные заводские крестьяне. Но Трубецкую не остановили никакие угрозы. В январе 1827 года она пересекла замерзший Байкал и приехала к мужу.
1826-1839. Каторга и нежданное счастье
Благодатский рудник, где Екатерина Трубецкая прожила до середины осени 1827 года – медвежий угол Империи, в пятистах верстах от Читы, почти на границе с Китаем, замечательный лишь запасами серебряно-свинцовых руд. Екатерина Ивановна теперь ходила не по мраморным полам родительского дома – а по заваленным снегом зимой и раскисшим от грязи дорожкам весною. Она вместе с подругой по несчастью Марией Волконской жила в черной избе, где с трудом можно было вытянуться в полный рост. Две бывшие княгини сами прибирались, стирали белье, мыли полы. Они готовили еду своим заключенным мужьям, а сами питались хлебом и квасом, поскольку их денежные траты строго контролировались тюремным начальством.
Навещать мужа Екатерина Ивановна могла только дважды в неделю (и в присутствии охраны). В остальные дни видеть Сергея Петровича она могла только издали. Трубецкая не пренебрегала ни единой возможностью свидания – она стояла часами на снегу, однажды отморозив ноги, она выходила из дому в метель и дождь… Как гласит семейная история, Сергей Петрович собирал и оставлял на пути, по которому их водили на работы, букеты цветов, а Екатерина Ивановна после подбирала их…
Осенью 1827 года узников Нерчинского рудника перевели в Читу, где содержались прочие декабристы. На новом месте Екатерина Ивановна устроилась более комфортно – в собственном, хоть и маленьком, доме. А Сергею Петровичу жить стало легче в прямом смысле слова – 1 августа 1828 года со всех декабристов были сняты шестикилограммовые кандалы. Свидания с мужем Екатерине Ивановне были разрешены через два дня на третий, а с 1829 года – даже не в тюрьме и под надзором, а в собственном доме и без посторонних глаз.
И тут произошло событие, узнав о котором, европейские светила медицины сильно бы удивились. Чему не смогли помочь поездки на европейские курорты и консультации лучших врачей – помогли четыре года жизни в совершенно, казалось бы, невыносимых для изнеженной аристократки условиях. 2 февраля 1830 года у Трубецких родилась дочь Александра.
Выражаясь медицинским языком, сибирский климат полностью восстановил репродуктивное здоровье семейной пары Трубецких. Далее дети у них рождались один за другим. Вторая дочь, Елизавета – в 1834 году, сын Никита – в 1835, Зинаида – в 1837, Владимир - в 1838, Иван - в 1843, Софья - в 1844…
За эти годы Трубецкие сменили не одно пристанище. С сентября 1830 и по 1839 года декабристы содержались в тюрьме Петровского завода, что на триста верст ближе к Европе, чем Чита. Там Екатерина Ивановна построила самый высокий в городе дом – двухэтажный и с балконом, с которого могла видеть, как ее муж гуляет по тюремному двору за семиметровым забором. Да, свидания, конечно же, продолжались - под конец заключения мужьям вообще было разрешено жить на квартирах у жен.
1839 – 1854. «Если бы мне было суждено пережить все снова, я поступила бы точно так же»
По окончании каторжного срока и мытарств по сибирским деревням Екатерине Ивановне удалось (все еще с помощью влиятельной родни) добиться права на проживание всей семьею, с мужем и детьми, в Иркутске. Они жили в красивом доме с садом (последний подарок, который мать Трубецкой сделала дочери). Шла, в общем-то, обычная светская жизнь губернского города, дети Трубецких подрастали, дочери выходили замуж… а здоровье Екатерины Ивановны становилось все хуже. Дали знать о себе отмороженные ноги – в последние годы жизни Трубецкая не могла ходить.
Княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая умерла от чахотки 14 октября 1854 года. Ей было от роду 54 года. Ее похоронили в ограде Знаменского женского монастыря в Иркутске. На надгробие до сих пор люди приносят живые цветы.
« Мне же, друг мой, все будет легко переносить с тобою вместе, и чувствую, ежедневно сильнее чувствую, что как бы худо нам ни было, от глубины души буду жребий свой благословлять, если буду я с тобою ..» , - эти строки Екатерина Трубецкая написала мужу в крепость, в декабре 1825 года. И она сдержала данное слово. На всю жизнь.
Из 121 осуждённого Верховным уголовным судом декабриста женатых было только 22 человека. В российском дворянском обществе того времени мужчины женились, как правило, где-то в возрасте плюс-минус 30 лет, а подавляющее большинство заговорщиков на момент восстаний (на Сенатской площади и в Черниговском полку) ещё не достигли этих лет, и поэтому просто не успели завести свою семью. Кстати, позже, на поселении в Сибири, в законный или гражданский брак вступили более 40 декабристов (речь идёт о постоянных отношениях – разумеется, отследить какие-то их случайные любовные интрижки дело совершенно безнадёжное, да и не нужное).
После выезда в Сибирь декабристки, как и их мужья, теряли дворянские привилегии и переходили на положение жён каторжан: для них ограничивались права передвижения, переписки, распоряжения своим имуществом. Женам декабристов было запрещено брать с собой детей, а вернуться в Европейскую часть России им не всегда разрешалось даже после смерти мужа. Не все жёны декабристов захотели разделить судьбу своих мужей, некоторым это не разрешил сам император, некоторых заставили родные. К тому же, не надо забывать, что при заключении брака в Российской империи XIX века родители невесты, при желании, имели полное право принудить дочь к браку с нелюбимым человеком (как это случилось с Марией Волконской и Натальей Фонвизиной , например), и внезапно оказаться женой декабриста для такой женщины было шансом избавиться от постылого мужа (справедливости ради – подобной возможностью воспользовались единицы). Однако, среди декабристок были и такие, для которых приговор их мужчинам стал, как это ни странно, неожиданной удачей, предоставив лично им возможность для семейного счастья, недостижимого при более благоприятных обстоятельствах.
Вообще историки, воспевая подвиг верности и любви десяти жён и двух невест “заговорщиков”, причём, как правило, только Волконской , Трубецкой , Анненковой , и, в лучшем случае, ещё Александры Муравьёвой (фамилии и имена которых на слуху), обычно не часто упоминают их сестёр (Бестужевы ) и вдов. Потому что самые первые декабристки были именно вдовами – они не имели выбора, ехать им в Сибирь вслед за мужьями или нет. Таких было две несчастных. Уголовный суд признал их мужей виновными (т.е. декабристами), вскоре после чего они их лишились. Ещё реже вспоминают о детях декабристов, которые после вынесение приговора “по делу декабря 1825 года” стали либо сиротами при живых отцах (причём далеко не все из них дождались своих отцов из Сибири), либо, в том случае, когда за ним следовала мать, лишались обоих родителей. Все знают о том, что Мария Волконская , уезжая в Сибирь к мужу, вынуждена была оставить на попечение родных грудного сына Николая (он скончался в два года). Но на самом деле таких детей декабристов было гораздо больше. И есть какой-то зловещий символизм в том, что в результате поражения восстания на Сенатской площади и выступления Черниговского полка самыми первыми в этом печальном ряду стали круглыми сиротами две маленькие девочки – трёх лет и одного года от роду. Они были родными сёстрами, их отцом был
БУЛАТОВ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ (1793 – 10 января 1826)
Полковник, командир 12-го егерского полка.
Участник Отечественной войны 1812 и заграничных походов, за отличие в сражении под Бауценом награжден орденом Владимира 4 ст. с бантом, за взятие Парижа награжден орденом Анны 2 ст. и золотой шпагой за храбрость, командир 12 егерского полка – 1823. Осенью 1825 получил трехмесячный отпуск и 11.09 прибыл в Петербург, где и встретился с декабристами.
Член Северного общества (принят Рылеевым
9.12.1825), на совещаниях накануне восстания избран одним из его военных руководителей, заместителем “диктатора” князя Трубецкого
. По плану заговорщиков он должен был поднять восстание в Петропавловской крепости.
14-го декабря он, по его словам, был в нескольких шагах от Николая I
(на стороне правительственных войск), имея пару заряженных пистолетов в кармане, но не решился стрелять в императора («сердце отказывало»
). Вечером 14-го декабря сам явился в Зимний дворец и предал себя в руки властей. После ареста Булатов
имел свидание с самодержцем. В январе 1826 впал в глубокую меланхолию и, после нескольких дней голодовки разбил себе голову о стены камеры в Петропавловской крепости. Скончался в госпитале 10-го января 1826 года, задолго до суда и приговора.
Александр Булатов
был вдовцом – за полтора года до восстания, 23-го июня 1824 года, на 23-ем году жизни в родах умерла его жена, Елизавета Ивановна
, в девичестве Мельникова
, оставив ему двух дочерей – Пелагею
и Анну
. По мнению историков, именно скоропостижная смерть любимой супруги сподвигла Булатова
на участие в заговоре декабристов – он просто искал любые средства, чтобы утешить своё горе, забыться. Старшая из его дочерей впоследствии вышла замуж, а младшая постриглась в монахини Бородинского монастыря под именем Досифея
. Вот с этих, забытых всеми историками, девочек Булатовых
, собственно, и надо начинать (в хронологическом порядке) рассказ о женах и детях декабристов.
РЫЛЕЕВА (ТЕВЯШЕВА, ТЕВЯШЁВА, ТЕВЯШОВА) НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА (1800 – 31.8.1853)
.
Жена (с 22.01.1819) одного из пяти казнённых декабристов, Кондратия Фёдоровича Рылеева
(1795 – 1826).
Происходила из украинского козацко-старшинского рода на Восточной Слобожанщине, который вёл свою родословную от выходца из Золотой орды Вавилы Тевяша
. Её предки по отцовской линии были острогожскими (по названию городка) козацкими полковниками 61 год, с 1704 по 1765. Родители Натальи Михайловны –
отставной прапорщик Михаил Андреевич
(1763-1822) и Матрёна Михайловна
, в девичестве Зубарева
(?-1856), владели частью имения Подгорное Острогожского уезда Воронежской губернии, где в 1817 году прапорщик 11-ой конной роты 1-го эскадрона Московского драгунского полка Кондратий Рылеев
, воинское подразделение которого располагалось неподалёку от имения Тевяшевых
, в слободе Подгорной у городка Павловска Острогожского уезда Воронежской губернии, и познакомился со своей будущей женой.
Следствием знакомства с Тевяшевым было решение Рылеева стать учителем его дочерей (у Натальи была старшая сестра Анастасия ) – хотя Михаил Тевяшев был очень обеспеченным человеком, он не посчитал нужным заняться образованием своих дочерей, в отличие от трёх сыновей. В результате чего девицы Тевяшевы , хотя и были общепризнанными красавицами, при этом оставались «без всякого образования, даже не знали русской грамоты». Почти за два года регулярных занятий с ними Кондратий Рылеев восполнил эти пробелы в знаниях девушек, за исключением языкового – Наталья так никогда и не научилась хорошо говорить по-французски, что впоследствии стало для неё большой проблемой в светском обществе Петербурга, где, в том числе и по этой причине, она не была принята.
Главным результатом “ликбеза”(чего следовало ожидать) стало страстное взаимное чувство молодого учителя (Рылееву было тогда 22 года) к младшей из его учениц (Тевяшевой было 17) – надо сказать, сначала категорически не поддержанное родителями обоих влюблённых голубков. Родственники жениха считали, что невеста бедна и её содержание ему не под силу (его мать едва сводила концы с концами, а отец Рылеева , скончавшись в 1813 году в Киеве, оставил сыну киевский дом, на который был наложен арест вследствие судебного дела, возбуждённого генералом Сергеем Голицыным против Фёдора Рылеева – управляющего его имениями. Дело тянулось до 1838 года, и только дочка Кондратия Рылеева , Анастасия , смогла получить наследство своего деда – через 25 лет после его смерти, и через 12 лет после казни своего отца). Родители невесты тоже выражали сомнение в его способности устроить судьбу их дочери (простыми словами – он был голодранцем без каких-либо карьерных перспектив в будущем). Впрочем, в июне 1818 года Рылеев получил долгожданное согласие матери на брак. От отца невесты, который проявил твёрдость в своём отказе, декабрист получил согласие очень экстравагантным способом: поднёс заряженный пистолет к своему виску и пообещал застрелиться на его глазах, если тот не отдаст за него свою дочь. Старик сдался – впрочем, поставив последним условием свадьбы отставку с военной службы жениха. В декабре 1818 года Рылеев вышел в отставку, 22 января 1819-го в Острогожске состоялась свадьба, а 23 мая 1820 года у Рылеевых родилась дочь Анастасия . Осенью того же года семья окончательно переехала в северную столицу.
Однако, несмотря на то, что в основе отношений Рылеева и его жены была искренняя взаимная любовь, отразившаяся во многих стихотворениях поэта («Н. М. Тевяшовой», «Извинение перед Н. М. Т.», «Акростих», «Триолет Наташе» и других), их семейная жизнь, особенно для Натальи Михайловны , оказалась очень несчастливой.
Во-первых, деньги, которые добывал Рылеев , его семье, по-видимому, не доставались. К тому же бесследно исчезли 15 тысяч рублей (более чем приличная сумма по тем временам, на эти деньги можно было купить небольшое поместье с землёй и крепостными), полученные Натальей Михайловной в качестве приданого. Рылеев , будучи успешным финансистом и издателем, в частной жизни был самым настоящим скопидомом. Наличных денег супруге он почти не давал, семья жила «в кредит». После смерти мужа Наталья Михайловна ещё долго выплачивала долги портному, кузнечному мастеру, столяру, владельцам фруктовой и съестной лавок, аптекарю и учительнице дочери.
Во-вторых, Рылеев никогда не отличался супружеской верностью, и его жена об этом знала. Окончательно отношения в семье испортились в конце 1824 года. По-видимому, одной из главных причин охлаждения поэта к супруге явилась смерть в сентябре 1824 года их годовалого сына Александра . В светских и литературных кругах столицы ходили упорные слухи, что Рылеев «не живет дома, что он часы своих досугов посвящает не супруге, а другим» . В глазах современников он «не слыл отличным семейным человеком», «казался холоден к семье». Последние утверждения совершенно справедливы, и вполне объясняются тем обстоятельством, что сам Кондратий Фёдорович никогда не знал родительской ласки и внимания, не жил в любящей, счастливой семье. Дело в том, что его мать отдала своего единственного сына (причём позднего, ей самой было почти 40 лет, когда он родился, её мужу исполнилось 50) на обучение в 1-ый кадетский корпус в С.-Петербурге в возрасте всего лишь 4,5 лет (!), сделав, таким образом, сиротой при живых родителях – что, безусловно, оказало самое серьезное (негативное) влияние на формирование его характера и взглядов. Впоследствии Рылеев часто упрекал свою мать в том, что она слишком рано “лишила его родительских ласк” – главным образом для того, чтобы тянуть из неё деньги. Но дело в том, что уже где-то через два-три года после его рождения семья родителей Рылеева практически распалась. По очень пикантной причине. Анастасия Матвеевна Рылеева стала любовницей незаконнорожденного сына своего мужа, Петра Малютина . Брат Кондратия по отцу был намного старше него, между ними была разница около 23 лет. В отличие от их общего отца, который не добился успеха в карьере, а своих 15 крепостных, полученных в наследство, “прогулял” ещё до рождения Кондратия , Пётр Малютин был успешен и богат. Именно благодаря его интимным отношениям с матерью декабриста последняя получила от него в подарок (который, однако, был оформлен как покупка) деревню Батово (современный Гатчинский р-он Ленинградской области). Отец Кондратия , которого традиционная историография рисует “семейным извергом и деспотом”, служил у своей жены и побочного сына управляющим (деревня была оформлена только на неё, что по тем временам, для замужней женщины, было очень красноречивым скандалом), а позже, получив после смерти своего родственника в наследство дом в Киеве (тот самый), навсегда уехал в Украину. Надо заметить, что для Рылеева отношения его матери со старшим братом никогда не были тайной. Более того – после того, как Пётр Малютин скончался (прокутив почти всё своё состояние) в 1820 году, Кондратий Рылеев стал любовником его вдовы, Екатерины Ивановны (1783- 1869), опекуном детей которой (своих племянников) он являлся после смерти брата.
Таким образом, будущий декабрист последний раз видел своего родного отца в возрасте около 4 лет, потом только переписывался с ним. Что же касается матери, то историки обратили внимание на очень показательный момент. Похоронена она на кладбище в селе Рождествено Царскосельского уезда Санкт-Петербургской губернии. Над могилой сын поставил памятник, хорошо сохранившийся до наших дней. На нем лаконичная надпись: «Мир праху твоему, женщина добродетельная. Анастасия Матвеевна Рылеева. Родилась декабря 11 дня 175 , скончалась июня 2 дня 1824» . Год рождения Анастасии Рылеевой , согласно надписи, состоял всего из трёх цифр. А значит, сам Рылеев не имел представления, в каком году родилась его мать.
Поэтому не удивительно, что Кондратий Фёдорович просто не умел жить семейной жизнью. Те шесть лет супружества, в котором он прожил до восстания на Сенатской площади (за исключением, разве что, первых полутора лет), супруги Рылеевы , в основном, проживали по отдельности. Декабрист либо сам часто уезжал из С.-Петербурга, либо оправлял надолго к кому-нибудь из родственников “в гости” жену с дочкой.
Мемуары современников полны описаний внешности Рылеева
, его мнений, поступков, стихов. Однако о его жене упоминается крайне редко, вскользь (кстати, не сохранилось ни одного её прижизненного изображения, да и были ли они). В глазах друзей и знакомых поэта она не была ни женой-единомышленницей, подобно Екатерине Трубецкой
, ни женой-другом, подобно Александре Муравьевой
, ни даже женой несчастной, романтической, покинутой ради «дела», подобно Марии Волконской
. Современники вспоминали Наталью Рылееву
то как женщину «нелюдимую»
, «уклонявшуюся от знакомств»
, то как «добрую, любезную»
хозяйку дома, которая «была внимательна ко всем»
и «скромным своим обращением»
внушала «общее к себе уважение».
Естественно, что о конспиративной деятельности Рылеева
его жена не имела никакого представления. Полной неожиданностью стали для нее события 14 декабря и последовавший затем арест мужа.
Воспоминания декабриста Николая Бестужева
содержат знаменитую сцену прощания супругов накануне решающих событий:
«Жена его выбежала к нам навстречу, и когда я хотел с нею поздороваться, она схватила мою руку и, заливаясь слезами, едва могла выговорить:
- Оставьте мне моего мужа, не уводите его - я знаю, что он идет на погибель…
Рылеев… старался успокоить её, что он возвратится скоро, что в намерениях его нет ничего опасного. Она не слушала нас, но в это время дикий, горестный и испытующий взгляд больших черных её глаз попеременно устремлялся на обоих - я не мог вынести этого взгляда и смутился. Рылеев приметно был в замешательстве, вдруг она отчаянным голосом вскрикнула:
- Настенька, проси отца за себя и за меня!
Маленькая девочка выбежала, рыдая
<Насте Рылеевой
было тогда пять лет>, обняла колени отца, а мать почти без чувств упала к нему на грудь. Рылеев положил её на диван, вырвался из её и дочерних объятий и убежал».
Всегда находившаяся в тени своего супруга, не принятая в светском обществе, одинокая и, в сущности, никому не нужная Наталья Рылеева вдруг получила всеобщий интерес и внимание от совершенно посторонних людей именно в результате ареста и последующей казни своего мужа – не надо забывать, что никто из повешенных 13-го июля 1826 года в Петропавловской крепости не был женат и не имел детей, кроме Рылеева .
Важным для Рылеевой оказалось 19 декабря 1825 года – в этот день она, удрученная арестом мужа и своим полнейшим неведением о том, где он и что с ним, отправила на высочайшее имя прошение: «Всемилостивейший государь! Я женщина, и не могу ни знать, ни судить, в чем именно и в какой степени виновен муж мой; знаю только то и убеждена в сердце, что восприемлющим образ Божий на земли, паче всего, свойственно милосердие. Государь! убитая горестию, с единственною малолетною дочерью припадаю к августейшим стопам твоим; но, не дерзая просить о помиловании, молю об одном только: повелите начальству объявить мне, где он, и допускать меня к нему, если он здесь. О, государь! коль теплыя моления вознесу я тогда ко Всемогущему о долголетнем и благополучном твоем царствовании» .
И хотя на это прошение «высочайшаго соизволения… не последовало» , несколько часов спустя в её квартире в доме Российско-американской торговой компании (как секретарь этой организации, Кондратий Рылеев имел там служебное жильё) появился чиновник, доверенный человек члена Следственной комиссии по делу декабристов, князя Александра Голицына (который был покровителем Кондратия Рылеева в начале его издательской деятельности, и хорошо знал его лично – собственно, именно он, наняв будущего декабриста в качестве своего “пиар-агента”, дал старт его литературной карьере), и сообщил убитой горем Наталье Михайловне о намерении государя оказать ей финансовую помощь.
Голицыну же было сообщено: «Она (Наталья Рылеева) предается неутешной скорби, которую разделяет с нею одна пожилая приятельница <подруга её матери>; других же знакомых не имеет. Со слезами благодарности выслушала она о милосердствующем внимании государя императора. На сделанный же вопрос, не имеет ли в чем нужды, по изъявленному Его величеством Соизволению на оказание ей пособия, отвечала, что у ней осталось еще 100 рублей после мужа, что ни о чем не заботится, имея одно желание увидеться с мужем, о чем подала всеподданнейшую просьбу лично Его императорскому величеству в 12 часов утра; и за то уже благодарит Бога и государя, что получила письмо от мужа, но то ее печалит, что не знает, где он и что с ним будет. За сим снова предалась она скорби и слезам. Приятельница же её опасается болезненных оттого последствий» .
Вследствие этой записки, очевидно, попавшей в руки царя, Наталья Михайловна в тот же день получила «высочайше пожалованные» две тысячи рублей (большие деньги по тем временам) и разрешение переписываться с мужем. Через три дня после первого царского подарка ей была послана тысяча рублей от императрицы Александры Федоровны . В марте 1826 года Голицын уведомил Рылееву о том, что император «всемилостивейше пожаловать Вам соизволил единовременно две тысячи рублей ассигнациями». Итого пять тысяч рублей. Для сравнения: в царской армии того времени ГОДОВОЕ жалованье капитанов, штабс-капитанов, ротмистров и штабс-ротмистров составляло 400–495 руб. Подпоручики (а именно в таком звании уволился из армии Кондратий Рылеев ) получали в год от 236 до 325 рублей жалованья. Вслед за императором и Голицыным помощь Наталье Михайловне стали оказывать и частные лица – её положение беззащитной “жены государственного преступника” с 5-летней дочерью на руках было исключительно трогательным и даже романтичным, и вызывало искреннее сочувствие и сострадание у совершенно незнакомых Рылеевой людей. Смерть мужа сделала Наталью Михайловну ещё более «интересной» в глазах и верховной власти, и русского образованного общества. Сразу же после казни Николай I возложил на князя Голицына обязанность сообщать ему «о состоянии несчастной госпожи Рылеевой» , ставить в известность о её нуждах. На следующий день после повешения заговорщиков императрица-мать Мария Федоровна , жившая тогда в Москве и еще не получившая сведений о совершении казни, спрашивала князя Александра Голицына : «Вы писали, что жена Рылеева интересна; что теперь с этой несчастной?»
Вдове казнённого преступника была назначена пенсия – три тысячи рублей в год; с момента её второго замужества ту же сумму ежегодно получала дочь Анастасия . «Многие, вероятно, будут крайне удивлены, когда узнают, что государь сей в отношении семейства важнейшего из государственных преступников простер великодушие свое гораздо далее: вдова Рылеева, находившаяся тогда в весьма затруднительном положении, получила семь или шесть тысяч рублей вспомоществования; и не только дочь его, но и внука приняты были впоследствии первая – в Патриотический, а вторая – в Елисаветинский институты на счет сумм его величества» .
В 1829 году девятилетняя Анастасия Рылеева действительно была помещена на казённое содержание в Патриотический институт. В институт, куда Наталья Михайловна отдала дочь, принимались, согласно правилам, прежде всего дочери погибших на войне офицеров. На первых порах Анастасии Рылеевой пришлось нелегко. Одна из воспитанниц вспоминала впоследствии, что её появление в институте вызвало ропот, девочки почувствовали себя «несчастными»: «К нам, патриоткам, отдали дочь бунтовщика!» Но институтское начальство быстро смирило гнев юных патриоток. Воспитанниц убедили, что «царь милосерд, он простил, принял сироту на свое попечение» . А следовательно, «обижать ребенка-сироту» значило нарушать царскую волю, поступать непатриотично.
Следует отметить, что «милости» императора, Голицына и рядовых «верноподданных» не означали для Натальи Михайловны отречения от памяти мужа – собственно, этого от неё никто и не требовал. Уже 23-го августа 1826 года, на сороковой день после смерти Рылеева , она устроила у себя дома «поминальный обед», о котором прекрасно знали власти. Более того – молодая вдова знала, где именно похоронен её муж – несмотря на то, что место погребения казненных мятежников считалось страшной государственной тайной.
В конечном итоге Наталья Рылеева вернулась к себе на родину, в село Подгорное Острогожского уезда, к своей матери (её отец умер ещё в 1822 году), достаточно обеспеченной вдовой, причём с постоянным пансионом – который, хоть это и выглядит, мягко говоря, странно, её муж обеспечил ей своей смертью. В октябре 1833 Рылеева вышла замуж во второй раз – за острогожского помещика, поручика в отставке Г. И. Куколевского , переселившись в его имение Судьевку, верстах в 12 от Подгорного. В этом браке, судя по всему, Наталья Михайловна была намного счастливее, чем в браке с Рылеевым . У супругов было две дочери, из которых до взрослого возраста дожила одна – Варвара (1837-1865) – кстати, она в возрасте 17 лет вышла замуж за 21-летнего грузинского князя Константина Чавчавадзе , через год, в 18 лет, примерно в одно время, родила сына Семёна и овдовела. Наталья Михайловна скончалась 31-го августа 1853 года, в возрасте 53 лет – за три года до амнистии декабристам, позволившей тем из них, кто остался в живых, вернуться из Сибири.
Что касается единственной дочери Кондратия Рылеева , Анастасии (1820-1890) – после окончания Патриотического института она 31-го августа 1842, в 22 года, вышла замуж за отставного поручика Ивана Александровича Пущина . Молодожёны поселились в имении жениха, селе Кошелевке Тульской губернии. У супругов было девять детей, из которых дожили до взрослого возраста четверо. В 1858 году дочь Рылеева отыскал вернувшийся из Сибири друг её отца (и одноклассник Пушкина по Лицею), декабрист Иван Пущин – он остался должен Кондратию Рылееву 430 рублей серебром, и теперь вернул свой долг его дочери. В письмах друзьям об этой встрече он упоминал, что дочь была очень похожа на своего отца: «Она мне напомнила покойника быстротою взгляда и верхней частию лица – видно, женщина с энергией…»
Кондратий Рылеев и Анастасия Рылеева. Дочь, действительно, была очень похожа на своего отца.
ПОЛИВАНОВА (ВЛАСЬЕВА) АННА ИВАНОВНА (1807 – 1846)
. Одна из самых молодых декабристок – в 1825 году ей было всего 18 лет. Жена декабриста Ивана Юрьевича Поливанова
(1798/1799 – 5.09.1826), отставного полковника лейб-гвардии Кавалергардского полка. Члена петербургской ячейки Южного общества (1824), который участвовал в деятельности Северного общества.
Арестован в Москве – 28.12.1825, доставлен в Петербург на городской караул, 2.01.1826 переведен в Петропавловскую крепость («присылаемого Поливанова содержать под арестом»
) в №2 бастиона Анны Иоанновны, 30.1. показан в №8 Никольской куртины.
Осужден по VII разряду и по конфирмации 10.07.1826 приговорен в каторжную работу на 2 года, срок сокращен до 1 года – 22.08.1826. По рапорту доктора Элькана от 31.08.1826: «Содержащийся в здешней крепости в куртине между бастионом Екатерины I и Трубецкого в №15 лишенный чинов и дворянского достоинства Поливанов заболел сильными нервическими судорожными припадками при значительном расслаблении всего корпуса»
, отправлен в Военно-сухопутный госпиталь – 2.09.1826, где и умер. Похоронен на Смоленском кладбище.
О самой Анне Ивановне не известно практически ничего, кроме того обстоятельства, что весь период ареста и следствия по делу декабристов пришёлся на её первую беременность, которую она по этой причине переживала очень тяжело. Единственный сын декабриста, Николай , родился в июле 1826 года, вскоре после вынесения приговора декабристам, и лишился отца в возрасте двух месяцев отроду. Никакие подробности дальнейшей судьбы вдовы декабриста и его сына историкам не известны.
ТРУБЕЦКАЯ (ЛАВАЛЬ) ЕКАТЕРИНА ИВАНОВНА (1800 – 1854)
Дочь французского эмигранта, марсельского дворянина Ивана Степановича Лаваля
(Жан-Шарль-Франсуа де Лаваль де ла Лубрерьед
)(1761 – 1846), графа (возведён в звание королём Людовиком XVIII
в 1814 году в благодарность за многотысячный “кредит”, который предоставил ему отец декабристки). Приехав в Россию, сначала служил учителем в Морском кадетском корпусе, при императоре Александре I
был членом главного правления училищ. Позже служил в Министерстве иностранных дел и редактировал «Journal de St. Pétersbourg».
Со стороны матери, Александры Григорьевны Козицкой
(1772 – 1850), декабристка была внучкой киевлянина, представителя украинского шляхетского козацко-старшинского рода, Григория Васильевича Козицкого
(1724-1775), кабинет-секретаря Екатерины II
, и наследницы “мясниковских миллионов”, Екатерины Ивановны Мясниковой
(1746 – 1833), в честь которой она была названа. Прадед Трубецкой
, Иван Семёнович Мясников
(1710 – 1780) был старовером, симбирским купцом и богатейшим российским промышленником. Вместе с двумя своими шуринами (братьями жены) – Яковом
и Иваном Твердышевыми
– он владел 15 металлургическими предприятиями. Их заводы в конце шестидесятых – начале семидесятых годов XVIII века выплавляли 22-23 % меди и 12-13 % железа России. В непосредственном управлении Мясникова
находились чугуноплавительные и железоделательные предприятия. Кроме того, Мясников
владел суконными фабриками и мельницами в Симбирском наместничестве. Братья Твердышевы
умерли бездетными, оставив всё своё состояние младшей сестре – прабабушке Трубецкой
. Таким образом, четыре дочери Ивана Мясникова
(бабушка декабристки была самой младшей) стали наследницами восьми заводов (остальные были разрушены во время восстания Пугачёва) и 76 тысяч душ крепостных крестьян – самыми богатыми невестами Российской империи своего времени. При разделе имения бабушка Трубецкой
, Екатерина Ивановна
, получила Катав-Ивановский, Усть-Катавский, Архангельский медные заводы и Воскресенский горнодобывающий завод, которыми сама успешно управляла.
Дворец родителей Екатерины Трубецкой в центре С.-Петербурга, на Английской набережной. В этом доме она выросла. Сейчас в нём расположен Конституционный суд России.
Интересна история женитьбы родителей Екатерины Трубецкой
.
Её мать, влюбившись в своего будущего мужа, и слышать не хотела о других женихах. Но бабушка декабристки, Екатерина Ивановна
(дедушка к тому времени уже умер), воспротивилась столь неравному браку. Тогда влюблённая Александра
написала всеподданейшую просьбу и опустила её в специальный ящик, поставленный у дворца императора Павла I
.
Павел Петрович
пожелал разобраться в прошении и потребовал разъяснений от Екатерины Ивановны
. Та в качестве причины отказа на брак дочери сказала, что Лаваль
: «не нашей веры
<отец Трубецкой
остался католиком до конца своих дней>, неизвестно откуда взялся и имеет небольшой чин»
.
Резолюция императора была краткой: «Он христианин, я его знаю, для Козицкой
чин весьма достаточный. Обвенчать через полчаса»
.
Иван Лаваль
и Александра Козицкая
немедленно были обвенчаны в приходской церкви без всяких приготовлений. Александра Григорьевна
принесла мужу огромное приданое, около 20 миллионов, в том числе Воскресенский завод на Урале, которое её муж разумным управлением ещё приумножил. В общем и целом, это был очень счастливый брак, с которым, в конечном счёте, примирилась и бабушка Трубецкой
, завещав перед своей смертью в 1833 году её родителям приличную часть своего состояния. Шестеро детей этой пары (четыре дочери и два сына, Екатерина
родилась в Киеве, который для её матери был родным городом, и была первенцем у своих родителей) росли в любви и роскоши, не зная ни в чём отказа.
Со своим будущим мужем Екатерина Лаваль познакомилась в 1819 году в Париже (она с сёстрами и родителями подолгу жила в Европе), и там же вышла замуж за князя Сергея Трубецкого 16(28) мая 1820 года – венчание состоялось в русской православной церкви на улице Берри. Брак, безусловно, был заключён по любви. Жених был потомком великокняжеских и царских родов (по отцу Трубецкой был потомком великого князя Литовского Гедимина, а его мать происходила из грузинского царского рода). Невеста, хотя и была дочерью французского графа, с точки зрения снобов была весьма сомнительного происхождения, зато у неё было очень богатое приданое.
Екатерина Ивановна Лаваль. Портрет работы Сесиль Моудет. Париж, 1820. Картина написана незадолго до её замужества.
Для княгини Екатерины конспиративная деятельность её мужа не была тайной. Она лично была знакома со всеми его друзьями-заговорщиками, которые свободно обсуждали дела тайных обществ даже в её присутствии – особенно в последний год перед восстанием, на киевской квартире Трубецких . Но для неё был неприемлем террор и насильственные действия, она говорила Сергею Муравьеву-Апостолу : «Ради бога, подумайте о том, что вы делаете, вы погубите нас и сложите свои головы на плахе».
Екатерина Трубецкая первая из жён декабристов добилась разрешения отправиться за мужем в Сибирь. Трубецкой был отправлен закованным по этапу 23.07.1826, Екатерина Ивановна выехала из С.-Петербурга 27.07. Надо отметить, что её родители полностью поддержали и решение дочери разделить судьбу мужа, и потом, в Сибири, Трубецкие всегда были прекрасно финансово обеспечены благодаря заботе родных Екатерины Ивановны .
«Я, право, чувствую, что не смогу жить без тебя. Я все готова снести с тобою, не буду жалеть ни о чем, когда буду с тобой вместе.
Меня будущее не страшит. Спокойно прощусь со всеми благами светскими. Одно меня может радовать: тебя видеть, делить твое горе и все минуты жизни своей тебе посвящать. Меня будущее иногда беспокоит на твой счет. Иногда страшусь, чтоб тяжкая твоя участь не показалась тебе свыше сил твоих… Мне же, друг мой, все будет легко переносить с тобою вместе, и чувствую, ежедневно сильнее чувствую, что как бы худо нам ни было, от глубины души буду жребий свой благословлять, если буду я с тобою»
(Из письма Екатерины Трубецкой
мужу в Петропавловскую крепость, декабрь, 1825 г.)
В сентябре 1826 она прибыла в Иркутск, а мужа с партией ссыльных уже отправили в Нерчинские рудники, о чем она не знала. В Иркутске Трубецкая провела 5 месяцев, всё это время губернатор Цейдлер , по предписанию из Петербурга, уговаривал её вернуться назад, не давая подорожную для дальнейшего пути, угрожая после того, как она откажется от своего дворянского звания, отправкой вслед за мужем пешком в кандалах по этапу. Однако Екатерина Ивановна оставалась твердой в своём решении. Через некоторое время туда же прибыла и Мария Волконская .
Только в феврале 1827 года состоялась первая встреча Екатерины и Сергея Трубецких в Благодатском руднике. Вместе с Марией Волконской за 3 рубля 50 копеек они поселились в покосившейся хибаре со слюдяными окнами и дымящей печкой. «Ляжешь головой к стене – ноги упираются в двери. Проснешься утром зимним – волосы примерзли к бревнам – между венцами ледяные щели «. Через щель в тюремном заборе Екатерина Трубецкая увидела своего князя, в кандалах, худого и осунувшегося, заросшего бородой, в оборванном тулупчике – и упала в обморок.
Дом Трубецкой и Волконской в Благодатском руднике
Первые месяцы в Благодатском руднике были самыми тяжелыми для них. Каково было выросшей в роскоши во дворце женщине самой топить печку, носить воду, стирать белье, готовить еду, штопать одежду мужу. В сентябре 1827 декабристов перевели в Читу, где условия значительно облегчились. Для жен декабристов выстроили целую улицу деревянных домиков и назвали ее Дамской. А в 1829 году декабристам разрешили снять кандалы.
В 1830 году в семье Трубецких произошло важное событие, которого они, и, в первую очередь, Екатерина Ивановна , ждали почти десять лет. 2-го февраля у них родился их первый ребёнок, дочь Александра . До этого, на протяжении девяти лет, их брак оставался бесплодным. Никакие самые лучшие врачи, в том числе и европейские, не могли помочь Трубецкой забеременеть. Даже Баден-Баден со своими лечебными водами не дал никаких результатов. В Сибири же того времени был бум лечения различных болезней с помощью целебных источников – в переписке декабристов сохранилось очень много упоминаний об этом, и Трубецкая (на своё счастье) тоже отдала дань этой моде. Екатерина Ивановна , разумеется, никогда бы даже не узнала о лечебных сибирских водах, если бы её муж не был приговорён к сибирской каторге. В общем, это как раз случай из серии “Не было бы счастья, да несчастье помогло”.
Всего Трубецкая родила семерых детей, последнего ребёнка – в 44 года. Трое из них умерли в раннем детстве. А две дочери – Елизавета и Зинаида – имели “удовольствие” увидеть своими глазами советскую власть – первая умерла в 1918 году (в Симферополе), вторая – в 1924 (в Орле).
В конце 1839 г. истек срок каторги для Сергея Петровича . Трубецкие получили приказ выехать на поселение в с. Оёк в 30 верстах от Иркутска. Переезд на новое место был омрачен смертью младшего сына Владимира , который прожил всего год. Эта первая для четы Трубецких утрата ребёнка была особенно тяжёлой. Через год в Оёке они похоронили ещё одного сына, 5-летнего Никиту . Именно с этого времени здоровье Екатерины Ивановны стало вызывать опасения, да такие, что 28-го января 1842 года, опасаясь скорой смерти, Трубецкая даже написала завещание, в котором просила своих сестёр позаботиться о детях и муже.
Князь Сергей Трубецкой после возвращения из Сибири
В 1845 году, в результате постоянных прошений к властям матери Трубецкой , графини Лаваль , её семье было позволено постоянно жить в Иркутске – с тем, чтобы глава семейства время от времени приезжал к жене и детям из Оёка (посёлок находился в 30 верстах от Иркутска) – что, впрочем, оказалось всего лишь формальностью, и Трубецкие воссоединились в просторном двухэтажном доме в Знаменском предместье, который купила для них Александра Григорьевна Лаваль . Этот дом принадлежал ранее иркутскому губернатору Цейдлеру (да-да, тому самому, который задержал Трубецкую в 1826 году на 5 месяцев, пытаясь отговорить её от дальнейшего путешествия в Сибирь), и был расположен близ Знаменского монастыря, за рекой Ушаковкой, с обширным садом при доме. В 1908 году он сгорел во время пожара.
Дом этот вскоре стал известен в Иркутске и окрестностях благодаря безграничной доброте его хозяйки. Странники, бездомные, нищие всегда находили здесь приют и внимание. О том, что дом Трубецких всегда “набит слепыми, хромыми и всякими калеками” , писал декабрист А.Н. Сутгоф в письме к декабристу И.И. Пущину .
Дом Трубецких , как и дом Волконских , был настоящим центром встреч и общения декабристов, живших на поселении вблизи Иркутска. “Обе хозяйки – Трубецкая и Волконская – своим умом и образованием, а Трубецкая – и своею необыкновенной сердечностью были как бы созданы, чтобы сплотить всех товарищей в одну дружескую колонию” , – писал позднее в своих воспоминаниях воспитанник декабристов и частый гость в их домах, врач Н.А. Белоголовый . Даже сам генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьев с супругой бывал в гостеприимном доме княгини, тем более, что его жена была француженкой по происхождению, что, безусловно, сближало её с наполовину француженкой Екатериной Ивановной .
Кроме заботы о детях, на плечах Трубецкой лежала забота о воспитанниках, которые как бы сами собой появлялись в её доме. В их семье воспитывалась дочь декабриста Михаила Кюхельбекера , Анна (1834 – ?). Вторая дочь М.К. Кюхельбекера , Юстина (1836 – ?), хотя и была определена в сиротский дом, большую часть времени проводила у Трубецких . У них же воспитывался сын ссыльнопоселенца А.Л. Кучевского , Фёдор , жила старшая дочь бедного чиновника Неустроева Мария , ровесница Саши Трубецкой , и ещё одна подружка старших девочек Трубецких , Анна (по неподтверждённым источникам – сестра декабриста Бечасного ).
В 1842 году две старшие дочери Трубецких
, хлопотами их бабушки Лаваль
(которая так никогда и не увидела своих внучек, как и они её) были приняты в только что открытый в Иркутске институт благородных девиц, который обе закончили с золотыми медалями.
Их младший брат, Иван
, был определён в иркутскую гимназию, где тоже учился с отличием – сказывалось прекрасное домашнее образование, которое дала своим детям Екатерина Ивановна
.
В 1845 году Трубецкие похоронили своего самого младшего, последнего ребёнка, годовалую дочь Софью , рождение которой значительно подорвало и без того слабое здоровье Трубецкой .В следующем году в Сибирь пришла весть о смерти отца Екатерины Ивановны , Ивана Лаваля . Эти события окончательно подкосили здоровье декабристки. Ревматические боли в суставах стали постоянными, у неё обнаружили грыжу, из-за которой она не могла самостоятельно ходить – её возили по дому и саду в деревянном кресле на колёсиках. После сообщения о смерти матери в 1850 году у Трубецкой диагностировали чахотку (туберкулёз).
В 1851 году в Иркутск приехал сын декабриста В.Л. Давыдова Пётр Васильевич (1825–1912), отставной поручик лейб-гвардии Конного полка, чтобы познакомиться с друзьями своих родителей, а 19 января 1852 года состоялась его свадьба с Елизаветой Сергеевной Трубецкой . Супружеский союз детей декабристов основал, таким образом, “декабристскую династию”.
Вслед за Елизаветой , 12-го апреля 1852 года, вышла замуж и старшая дочь Трубецких , Александра Сергеевна – за кяхтинского градоначальника Н.Р. Ребиндера (1810–1865). При первом сватовстве Ребиндеру было отказано. Он был вдовцом, вдвое старше своей избранницы, имел двенадцатилетнюю дочь от первого брака Надежду (1840 – ?), которая была всего на 10 лет младше своей предполагаемой мачехи. Однако Трубецкие видели в нём достойного, честного и благородного человека, сочувствовавшего идеям декабристов, что само по себе являлось в их глазах достаточной рекомендацией для того, чтобы принять его в свою семью. Я.Д. Казимирский писал И.П. Корнилову : «Градоначальник кяхтинский Ребиндер приезжал на днях сюда. Ещё молод, ваших лет. Вдовец и недурён собою, ловок, образован; очень деловой и благонамеренный человек, характера весьма сурьёзного, но в обращении весьма любезного» . После свадьбы супруги Ребиндер уехали в Кяхту.
Дочери Трубецких. Слева – Зинаида, в замужестве Свербеева. Справа – Елизавета, в замужестве Давыдова.
Трубецкой так описывал в письме к младшей сестре своей жены, Зинаиде Лебцельтерн (жене австрийского посла в России) её состояние после отъезда дочерей: “…Несмотря на то, что она желала их замужества и знала, что они счастливы, разлука с ними была ей очень тяжела… После отъезда Лизы она стала худеть, потом ночами стала появляться испарина, ревматические боли в лопатках, сухой кашель после прошлой весны, который с большим трудом удалось привести к отхаркиванию, и который свидетельствовал о поражении лёгких…”
Екатерина Ивановна Трубецкая скончалась ранним утром 14-го октября 1854 года, от рака лёгких. Ей было без малого 54 года, из которых 28 она прожила в Сибири. Похоронили её 17-го октября в ограде Знаменского монастыря, рядом с могилами её трёх умерших детей. На похоронах присутствовали все живущие в иркутской колонии декабристы и весь Иркутск во главе с генерал-губернатором Н.Н.Муравьёвым .
Через два года после её смерти, когда была объявлена амнистия декабристам, Сергей Трубецкой сначала отказался ею воспользоваться, чтобы вернуться в европейскую часть Российской империи – он не хотел навсегда оставлять могилу жены. Друзья и родные с трудом убедили его, всё-таки, покинуть Сибирь ради единственного сына – Ивану Трубецкому исполнилось 13 лет, как наследник своего отца (декабристу вернули все права дворянства, кроме княжеского титула, который, однако, получил его сын), ему было необходимо получить образование, соответствующее положению в обществе его семьи. Интересно, что после возвращения из Сибири Сергей Трубецкой вместе с семьёй своей дочери Александры Ребиндер осел в Киеве. За полгода до своей собственной смерти он похоронил свою старшую дочь – Александра Сергеевна умерла в июле 1860 года, в возрасте всего лишь 30 лет, от чахотки. Сам князь скончался 22-го ноября 1860 года, в возрасте 70 лет, на следующий день после дня рождения своей любимой жены.
PS. На заглавной иллюстрации – финальный кадр из фильма “Звезда пленительного счастья” (“Ленфильм”, 1975 год, режиссёр Владимир Мотыль), посвящённый судьбе декабристов и их жён.